Гарпия с пропеллером. Дарья Донцова

.

      – Ага, – всхлипнула подруга и ткнула пальцем в стодолларовые купюры, – а это что?

      – Деньги, – ошарашенно ответила я, – похоже, тысяч двадцать, не меньше.

      – Вот, – гневно подхватила она, – и сумму назвала точно, значит, это ты!

      – Что я?

      – Положила их в мой почтовый ящик да еще снабдила идиотской запиской! – заорала Лена, делаясь пунцовой.

      Сейчас, когда основная часть косметики с ее лица переместилась на свитер, стало видно, что под глазами у подруги иссиня-черные круги.

      – Ничего я не клала, – отбивалась я.

      – А знаешь, что там ровно двадцать тысяч долларов?! – не успокаивалась Лена. – Откуда они взялись, скажи на милость?

      – На мой взгляд, – я попыталась сохранить спокойный вид, – это не такая уж запредельная сумма…

      – Ага, – злобно прошипела Гладышева, – вот оно как! Не запредельная! Конечно, богатеньким Буратино двадцать тысяч баксов ерундой кажутся, а мне за эту сумму работать, работать и не заработать!

      И она пнула ногой небольшой овальный столик, на который мы обычно кладем ключи, перчатки и другие мелочи. Но сейчас на нем, как на грех, стояла небольшая вазочка, в которой торчал букетик неизвестных мне цветов, этакая помесь ромашек с пионами. Фарфоровый сосуд закачался, упал на пол и мигом превратился в кучу разнокалиберных осколков.

      – Муся, – закричала, свесившись со второго этажа, Машка, – ты опять разбила что-то? Ой, привет, тетя Лена! Чего на полу сидишь?

      Понимая, что дочь сейчас ринется вниз и налетит на бьющуюся в истерике Ленку с вопросами, я быстро сказала:

      – Маня, сделай милость, иди к себе.

      Маруська, уже было спустившаяся на одну ступеньку, замерла, потом вполне миролюбиво ответила:

      – Ага, понятно. Вообще-то у меня Интернет включен.

      С этими словами она преспокойно удалилась. Я вздохнула. Рано или поздно дети вырастают, вот и Машка из подростка постепенно превращается во взрослую девицу. Год назад в подобной ситуации она бы ни за какие коврижки не ушла.

      Я повернулась к Гладышевой:

      – Если тебе станет легче от битья посуды, иди в столовую. Там стоит парочка буфетов с тарелками и фужерами, можно перебить их все.

      – Еще и издеваешься, – прошептала Лена, закрывая лицо руками и дрожа, словно озябшая мышь.

      Меня охватила жалость. Конечно, Гладышева истеричка, но в последнее время жизнь ее отнюдь не баловала, скорее, наоборот, била по голове.

      Я погладила Ленку по плечу. Она прижалась ко мне и зарыдала.

      – Леночка, – осторожно спросила я, – объясни толком, что случилось, при чем тут доллары, отчего ты примчалась к нам поздно вечером… И вообще, ты как добралась до Ложкина, на такси?

      – Бомбиста взяла, – неожиданно спокойно ответила Лена, – такой гад попался! Пятьсот рублей затребовал!

      – И ты дала? – удивилась я.

      Она кивнула:

      – Больше никто не соглашался за город ехать, а я так на тебя обозлилась! Просто тряслась вся.

      – За что?

      – За деньги!!!

      Понимая, что разговор пошел по кругу, я вздохнула и попыталась хоть как-то образумить Гладышеву.

      – Ленка, ну послушай! Ей-богу, я ничего не знаю об этих долларах.

      – Кто же тогда подложил мне их в ящик?

      – Понятия не имею. А потом, что же плохого, если ты нашла в почтовом ящике крупную сумму?

      – Значит, все же ты, – торжествующе заявила Гладышева. – Ладно, я понимаю, что ты хотела помочь, но извини, это слишком жестоко.

      Она вытащила из кармана смятый листок и сунула его мне в руки. Я машинально развернула бумажку. «Трать на ребенка! Они твои. Потом получишь еще». Ни числа, ни подписи, а текст распечатан на принтере.

      – Какая же ты дрянь! – прошептала Ленка. – Придумала прислать деньги от имени Олега!

      Мне моментально стало все ясно. Я решительно схватила ее за руки.

      – Пошли в столовую, выпьем чаю и поговорим.

      Гладышева не стала сопротивляться. Еще раз вытерев лицо рукавом свитера, она молча встала и двинулась в комнату. Я пошла за ней.

      Олег Гладышев был моим старым приятелем, до третьего класса мы ходили в одну школу, а его бабушка близко дружила с моей. Их даже звали одинаково: гладышевскую бабку – Ася, а мою – Афанасия, сокращенно Фася. В девять лет Олег поступил в балетное училище, и мы стали встречаться реже. Он был беспросветно занят: учеба, репетиции, спектакли. Правда, особой карьеры на сцене Олег не сделал, его не взяли солистом ни в Большой, ни в какой-либо другой московский театр. Предложение поступило из Минска, но Олег не захотел уезжать из столицы. Он пристроился в ансамбль «Ритмы молодежи» и ни разу не пожалел о своем решении. Иногда, забегая в гости, приятель говорил:

      – Что господь ни делает, все к лучшему. Ну сидел бы я сейчас в Большом, и чего? Да там люди всю жизнь ввода в спектакль ждут. Дадут тебе перед