Креститель. Александр Прозоров

ца порозовело. Скорее, наверное, от солнца – ведь короткие волосы да большие залысины не могли предохранить голову правителя Византии от жары. Обнаженный пленник, рот которого запирал деревянный кляп, мотал из стороны в сторону головой, но лишь тихо сипел, пока тяжелый молот превращал в кровавое месиво его запястья и щиколотки, а потому янтарные четки, что перебирал в руке базилевс, издавали куда более громкий звук, нежели стоны несчастного. Хотя, конечно, вязкие удары молота заглушали все.

      Заглушили они и шаги неожиданного гостя в обвисшей, словно накинутой на жердь, коричневой шерстяной рясе, подпоясанной простой пеньковой веревкой. Из-под темного капюшона на свет выглядывала только длинная, с локоть, узенькая седая бородка.

      Монах приблизился, остановился за спиной правителя. Поняв, однако, спустя несколько минут, что его не замечают, сделал пару шагов вперед и в сторону и замер на ступени рядом с императором. Василий вздрогнул, поднялся, вскидывая руку:

      – Достаточно, Дир! – Базилевс подошел ближе, склонился над жертвой, покрытой крупными каплями пота. – Ну как, Еремей, ты всё еще желаешь примерить мою корону? Нет? Тогда, пожалуй, я оставлю твою голову на плечах.

      Он выпрямился, широко перекрестился:

      – Господь велел нам быть милостивыми к поверженным врагам, а посему я прощаю тебя, Еремей. Правда, имущество, поля, дома и дворцы твои я назад не верну. Нехорошо, когда император из казны своей изменника хоть чем-то награждает. А всё взятое из добра твоего отныне мое. Жену и дочь твоих тоже не верну. Потому как, надоемши солдатам во всех казармах города, были они проданы маврам, охочим до белых женщин. Никто более, уж прости, за них и медной монеты не давал. Сыновей обоих твоих и брата твоего я на кол на прошлой неделе повелел посадить. Коли живы еще, ты их сними – я велю этому делу не противиться. Ну, а тебя, согласно заветам Господа нашего, Иисуса Христа, я прощаю. Зла на тебя более не держу и милостью божией отпускаю. Дир, отвяжи его и выпусти из крепости.

      Кивком позвав за собой монаха, базилевс торопливо поднялся на стену, по ней прошагал к площадке для стрелков над воротами. Наемник в кольчуге, что нес здесь службу, чуть поклонился правителю, подобрал поставленный на землю щит и отошел на край стены, крепко сжимая древко копья и внимательно вглядываясь в низкий город, раскинувшийся далеко в стороны.

      Высоко над головой радостно пел жаворонок, слабый ветер с моря навевал свежесть, однако он не в силах был разогнать густой запах, неизменно сопровождающий крупные людские поселения: причудливую смесь ароматов еды и конского навоза, выливаемых прямо на улицу ночных горшков и цветущих персиков, гниющих отбросов и рассаженных по узким дворикам душистых цветов.

      – Иногда мне кажется, что каждый из моих подданных собирается стать императором, – наконец повернул голову к монаху Василий. – Я уже устал считать заговоры и покушения, что организуют против меня со всех сторон. Ближние и дальние родичи, патриции, богатые откупщики, военачальники. Среди последних я уже ни одного не помню, кто, получив под свою руку хоть небольшой отряд, не провозгласил бы себя новым правителем. Я даже перестал их казнить, Ираклий. Если я стану казнить каждого центуриона, вообразившего себя императором, то скоро останусь без армии! Варда Склира после бунта пришлось простить и оставить командующим азиатской армией, Фоке Хризопольскому я объявил опалу и отправил в монастырь на остров Хиос. Глядишь, и пригодится еще. Против откупщиков вчера издал закон об аллигентиях, аристократов придется просто прополоть. Но войска, войска… Обойтись без них я не могу. Но что ни год, мне приходится биться против собственных легионов!

      – Это печально, базилевс, – согласно кивнул монах.

      – И весьма разорительно, – добавил правитель. – К тому же, я желал обезопасить северные границы империи. А для этого армия нужна мне в походе, а не под стенами столицы, где она то защищает меня от изменников, то пытается свергнуть с престола. Хоть ты не собираешься занять мое место, Ираклий?

      – Прости, о великий, но у меня есть более интересные занятия.

      – Я знаю, – улыбнулся румяный правитель, – знаю. Поэтому я и позвал именно тебя.

      – Ты желаешь, чтобы я внушил твоим воинам слепую бесконечную преданность?

      В этот момент скрипнула створка ворот, и базилевс, пропустив слова монаха мимо ушей, вытянул шею, глядя вниз. Там палач выволок за ногу на пыльную от пересохшего конского помета улицу полуживого нагого человека, оттащил шагов на двадцать и оставил посреди дороги, презрительно хмыкнув:

      – Гуляй, патриций.

      Истерзанное тело замерло в скрюченной позе под внимательными взглядами правителя, монаха и караульного. Однако ничего не происходило, и Василий опять повернулся к гостю:

      – Так о чем я говорил? Ах, да, об армии. Уже не первый век русские доставляют нам немало хлопот, тревожа северные провинции и нередко наведываясь даже к самой столице. Мы дружили против них с хазарами – но они истребили хазар. Дружили с аварами – они истребили аваров. Дружили против них с булгарами – но они и булгар потрепали изрядно. Ты можешь мне сказать, Ираклий, почему эти дикие варвары не затевают столь