Последний ученик да Винчи. Наталья Александрова

казать, что глаза мужчины были разного цвета – один карий, точнее – густого и глубокого янтарного оттенка, другой зеленый, как морская вода в полдень. Впрочем, лицо его казалось скорее некрасивым, даже неприятным. Слишком узкое и худое, оно напоминало профиль на стертой от времени старинной монете.

      Стремительно поднявшись по боковым маршам лестницы, мужчина свернул налево и через просторный Фельдмаршальский зал прошел в полутемный коридор, украшенный ткаными коврами-шпалерами. В несколько огромных шагов миновав этот коридор и снова свернув налево, высокий мужчина оказался в Павильонном зале. Миновав стройные ряды белых мраморных колонн, поддерживающих легкую галерею, равнодушно взглянув на «фонтаны слез» и пестрые мозаики пола, он пересек площадку Советской лестницы и вступил в здание Старого Эрмитажа. Не отвлекаясь на висящие по стенам картины, он переходил из комнаты в комнату, пока не оказался в завершающем анфиладу высоком и просторном зале.

      Лицо посетителя переменилось. Словно короткая судорога прошла по нему. Казалось, он увидел что-то страшное, что-то ненавистное, что-то необычайное. Раздвинув толпящихся людей, он приблизился к щиту, на котором была укреплена единственная интересовавшая его картина. Сухощавый англичанин, которого странный посетитель задел плечом, что-то недовольно пробормотал, но тот и не подумал извиниться. Оператор с телевизионной камерой, сосредоточенно снимавший посетителей зала, навел объектив на незнакомца. Он же впился в картину своими разными глазами, прожигая ее взором, будто сам намеревался войти в нее, стать ее частью, сделаться крошечной деталью фона, легким облачком, проплывающим в синем проеме одного из полукруглых окон. Англичанин недоуменно пожал плечами и отошел.

      Высокий худой мужчина с разными глазами застыл, как будто врос в паркетный пол зала. Посетители музея подходили и отходили, смотрели на картину, обменивались впечатлениями. Только он молчал и не шевелился. Когда прозвенел звонок, предупреждающий о скором закрытии музея, он даже не шелохнулся.

      Зал постепенно пустел.

      Служительница взглянула на часы и поднялась со своего стула.

      Она подошла к застывшей напротив картины неподвижной фигуре, негромко кашлянула и проговорила:

      – Музей закрывается.

      Странный человек словно проснулся от глубокого, нездорового сна и, повернувшись к служительнице, уставился на нее своими разными глазами. И глаза эти неожиданно и удивительно изменились, став прозрачными и бесцветными, как талая вода. И такими же холодными.

      Служительница, столкнувшись с этим прозрачным ледяным взглядом, побледнела и попятилась. Ей показалось, что ее сердце сковало январским холодом. Одними губами, не сводя глаз со странного посетителя, она проговорила:

      – Музей закрывается.

      Ничего не ответив, странный посетитель развернулся и быстрыми шагами покинул зал.

      – А ты чего ждешь, Михаил? – взяв себя в руки, служительница обратилась к оператору. – Музей закрывается, все разошлись.

      – Сейчас-сейчас, – полный молодой человек последний раз навел объектив на картину и зачехлил камеру. – Все равно освещение уже не то, пора закругляться, – с этими словами он, неуклюже переваливаясь, зашагал к выходу.

      – Михаил, ты не забыл, что завтра у тебя занят весь день? – Маша говорила, прижимая мобильник подбородком, в то же время пытаясь объехать еле ползущий впереди «Фольксваген». – Ты обещал поснимать Новую Голландию для моей передачи…

      – Да-да, – отозвался приятель таким тоном, будто его мысли занимало нечто совсем другое.

      – Эй! – окликнула его Маша. – Ливанский, ты здесь? Я тебе что, не вовремя звоню? У тебя там что – дама сердца?

      – Единственная моя дама сердца – это ты! Просто, Машка, я тут такое снял…

      – Какое – такое? Высадку инопланетян?

      – Я тебе покажу… то есть снимал-то я обычный материал, но сейчас стал его просматривать, и нашел…

      Машу подрезал какой-то наглый «Опель», она выругалась, вывернула руль и сквозь зубы проговорила:

      – Ливанский, я перезвоню тебе позже!

      Александр Николаевич Лютостанский больше тридцати лет работал в Эрмитаже и уже пятнадцать лет являлся главным хранителем отдела итальянского искусства. И за все это время ни разу не нарушил собственного неписаного правила. Каждое утро он приезжал за полчаса до открытия и обходил свои сокровища. Прежде чем буйные толпы туристов заполнят залы, прежде чем в них зазвучат голоса на двунадесяти языках, он хотел один на один встретиться с каждой картиной, поздороваться с ней, как с близким человеком.

      Александр Николаевич с достоинством поклонился невозмутимой мадонне Симоне Мартини, улыбнулся, как добрым старым знакомым, святым на двух маленьких нарядных картинах Бартолемео Капорали, дружески кивнул святому Доминику работы Боттичелли. Но самая главная встреча ждала его впереди. Хотя он видел эту картину каждый день, но до сих пор волновался перед встречей с ней, как юноша перед первым свиданием.

      Толкнув высокие двери с бронзовым орнаментом, Александр