Тьма лесов, тьма болот. Максим Кабир

рях. А сейчас птицы жрут княжеский срам. Сунули клювы в мошонку, словно в кошель. Крик распирает грудь князя, но не вырывается наружу. Безжалостные птичьи глаза наблюдают. Клювы перекусывают семенные канатики. Князь скидывает оковы кошмара и резко садится в постели. Рубаха и перины пропитались по́том. Вороны исчезли. Сон…

      Пламя десятка свечей озаряет расписные сундуки и резные лавки. Слуги следят, чтобы хозяин покоев не спал в темноте. «Мрак голоден», – говорил отец на смертном одре. Нынче князь старше своего отца. Спускаясь по ступенькам с высокого ложа, он чувствует себя ветхим. Слишком долгая жизнь, прошедшая на войнах и пирах, избыток вина, и эти повторяющиеся, крадущие силы сны…

      Князь отворяет ставни, впуская в покои холод зимней ночи. Внизу раскинулся город, который возводили и укрепляли его предшественники и он сам, конечно. Когда кочевой народ, еще не познавший Христову веру, прибыл в дельту реки, жрец указал на голую скалу и провозгласил, что это – будущий трон мудрых и храбрых правителей. Затем жрец повернулся к заросшему густым лесом холму по соседству, побледнел и изрек тихо: «А это – трон погибели».

      Горб Висельников возвышается над городом, конкурируя с замковой скалой. Предки князя рубили древние дубы, истребляли волков, отлавливали прячущихся в чаще грабителей, добывали камень для строительства. Язычники, не принявшие единого Бога, ушли на холм и возжигали костры, пугавшие горожан. Дедушка князя разрушил капища, утопил идолов в реке и поставил на северном склоне Горба церковь святого Лаврентия. Времена менялись. На Горбу больше не казнили преступников. Последней была молодая ведьма, насылавшая чары на княжеский род. Отец приказал привязать ее к ясеню в старой балке Перуна – на съедение воронам. Теперь у холма новое название и новое предназначение. Вместо поганого леса – виноградник, кровь Христова вместо крови еретиков.

      Князь вдыхает морозный воздух и смотрит правее. Его сердце каменеет. Холм, так пугавший предков, напоминает дикого зверя, готового атаковать город и скалу с замком. В темноте кажется, что склоны холма за несколько часов заросли чащей. Высокое пламя пожарища озаряет ночь. Это пылает церковь святого Лаврентия. Над огнем, в дыму, пляшут языческий танец птицы.

      – Вперед, псы, вперед! – Князь стегает коня и подставляет щеки неистовому ветру. Усы покрылись ледяной коркой. Меч в ножнах давно не придает уверенности.

      Отряд, возглавляемый князем, карабкается по склону, ставшему слишком крутым. Позади – побратимы, павшие в неравном бою… кто скажет – с чем? Впереди ковыляет, причитая и заикаясь от ужаса, епископ. Ветер рвет его ризы. Епископ несет посаженный на длинный посох золотой реликварий, в нем – лопатка святого Валентина и зубы святой Людмилы. Сто отборных воинов, посланных князем, сгинули на холме, пропала без вести дюжина священников и монахов. Тогда князь за шкирку вытащил епископа из трапезной и велел собираться в путь.

      Вот он, грозный Горб Висельников, и нет тут Бога. Кони упираются, прядут ушами. Демоны рыскают среди голых деревьев, налетая ураганом и утаскивая мужчин во тьму. Лишь моргнешь, а сбоку, где ехал мечник, уж нет никого. Какой дьявол пролил свое семя в гиблую землю?

      Отряд преодолевает буреломы, слепленные из человеческих костей. Идет через уничтоженные виноградники: сухие лозы сплетены в великанские гнезда, где вместо яиц – черепа монахов. Мимо заброшенных каменоломен, из которых доносится утробный вой. Вороны взмывают, оскверняя своим присутствием небо. Не выдерживают смелые воины. Разворачивают коней. Князь хватает одного за грудки.

      – Лучше убей, владыка, – говорит дружинник.

      Князь отталкивает его:

      – Вон! Убирайтесь все!

      Он спешивается, конь мчит за беглецами. Тень закрывает луну, князь выхватывает меч из ножен, в другой руке – факел. Бесовское племя стремительно движется навстречу – пернатая лавина. Князь различает среди птиц человеческую фигуру.