Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг. Виктор Пелевин

много времени – а потом далеко внизу что-то не то хрустнуло, не то плеснуло. Тонкий ледок и жижа под ним, если судить по звуку. Так же, как десять лет назад.

      Прощальная жертва детству была принесена. По дороге назад на ферму Маня весело думала, что ее фрактальной родиной, про которую так любят говорить в лицее, была не теткина ферма, а эта вот шахта и кусты.

      На ферме ждали сразу два сюрприза. Прямо сюда прибыли подарки: дорогущая новая кукуха от отца и персональная поздравительная поэма, присланная московским лицеем «к 206 AV» (отсчет времени в лицее вели на латыни).

      Поэма, написанная не нейросетью, а живым филологическим коучем, обыгрывала имя Мани – вернее, его созвучие со словом «money». Чтобы поглядеть, как коуч читает, Маня надела смарт-линзы. Коуч был смешной: старый, плешивый, седой, из какого-то совсем древнего поколения – даже не друмеров, а крумеров, или вообще брумеров. Он слегка заикался, а в слинзах вдобавок еще и двоился, что казалось его персональным недостатком.

      – Все мальчики и девочки в наше время влюблены первым делом в деньги, и это нормально, – сказал он, протягивая Мане фальшивый электронный букет (растворившийся в пространстве, достигнув ее предполагаемой руки). – У тебя будет много поклонников и поклонниц, Маня. Как не полюбить существо, фонетически совпадающее с сердцем всемирного либидо… Особенно когда это существо такое милое, как ты…

      Сказав эту сложность, коуч сморщился, сложил пальцы щепотью и запел:

      – Моя Маня как money,

      Мои money как Маня.

      Меня манною мая

      Маня манит, ня-ня…

      В поэме было восемнадцать сладких четверостиший с плывущим размером. Маня узнала, что был такой бог Мани. Услышала тибетскую мантру «Ом мани падме хум», где слово «мани» означало «драгоценность». Выяснила, что когда-то существовала целая секта манихеев, поклонявшихся звуку ее имени.

      Маня, Маняша – это и правда звучало денежно и волшебно, словно она была тем самым мифологическим существом, чье прикосновение превращает в золото.

      Ах, вашими бы молитвами…

      Стихи для поздравлений нормально писала и нейросеть-трешка, но получить их от живого филолога было, конечно, престижней. Ясно, что не всякая семья оплатит. Для Контактона такой прикол – минимум на уровне фото в шубе из безубойной норки. Но вообще-то филокоуч давно отжил свое: его держали в лицее для шика, примерно как швейцара с длинной волнистой бородой (Маня видела такого в гостинице, когда ездила с мамой в Петербург).

      Гораздо больше, чем стихами, Мане хотелось похвастаться перед кем-нибудь своей новой кукухой. До лицея оставалось еще несколько дней, тетка в таких вопросах не рубила, мама свой восторг уже выразила дистанционно, а холопам с фермы было, ясное дело, плевать. Они просто не понимали, что это – только радостно мычали из-под грязных марлевых масок.

      Поэтому, наверно, Маня упросила тетку пустить на двор скоморохов. Хотя хвастаться кукухой перед ними было еще глупее, чем перед холопами: скоморохи жили нелегально, без кукух и имплантов, стоявших в черепах даже у кочевых тартаренов. Скоморохи обитали на таком дне бытия, что закону было лень за ними нагибаться.

      Но вот захотелось живописного и смелого. Припасть в ознакомительных целях к народной груди, чтобы было о чем рассказать в лицее. Ну и припала.

      Скоморохов было трое: немолодые, с помятыми похмельными лицами, в одинаковых военных полушубках из синтетического меха – без погон, зато с настоящими дырочками от пуль. Купили, скорей всего, у кочевых. Или тартарены так расплатились за выступление. Старший из скоморохов, здоровый детина с цыганистыми усами, действительно походил в этом наряде на военного.

      Тетка разрешила им занести на двор только музыку – пусть нечипованая лошадь с телегой ждет за воротами. Скоморохи постелили полушубки на снег вместо гимнастических матов и остались в тонких шерстяных трико. Завоняло давно не мытой человечиной, заухал бум-балалай – и целый час скоморохи кувыркались, пели и жонглировали мандаринами, обернутыми зеленой фольгой.

      – Все идет по пла-а-ану!

      Все идет по пла-а-ану!

      Потом начались старинные наглые частушки:

      – Шел я лесом-камышом,

      Вижу – девка нагишом!

      Девка, хау ду ю ду?

      Покажи свою ми ту!

      Тетка наморщила губы, обросшие седым климактериальным мхом.

      – Ой, про «me too» прилетело… Держите меня, девочки… В каком они веке-то остались?

      Все это было терпимо и даже, как выражался филологический коуч, былинно – скоморохов любили именно за эти плевочки радиоактивного карбонового фольклора. Но потом они переключили свой бум-балалай в режим гуслей, бухнулись на колени, уперли бряклые глаза в тучи – и запели про Гольденштерна.

      Кому же еще гнать про Гольденштерна, как не скоморохам-бескукушникам? У них проблем не будет. У них все проблемы уже есть.

      Былина, как у них это называется, или плач.

      Сначала