Хозяйка заброшенного поместья. Наталья Шнейдер

ой будто сошел со страниц учебника по истории медицины – пенсне, бородка клинышком, сюртук или как там его… Неужели мода на том свете тоже отстала на пару веков, как и медицина?

      А зачем им медицина, бренных тел нет, лечить нечего.

      О чем я думаю? Где мой лечащий врач? Что за бред?

      – Бред, – подтвердил мои мысли тот, в пенсне, и я узнала голос, говоривший о нервной горячке. – Пойдемте, не будем беспокоить больную.

      Скрипнула дверь, но не стукнула. По лицу пробежал сквозняк. Я поморщилась: еще и двери толком закрыть не могут.

      Которых в реанимации нет и не может быть.

      – Вы уверены, что Анастасия не притворяется?

      А это, наверное, тот, который без меча. Глубокий, бархатный баритон. Таким бы серенады петь и в любви признаваться, только сейчас в нем было слишком много раздражения.

      Конечно, реанимация инфекционки – идеальное место для симулянтов, именно потому я тут и оказалась!

      – От моей жены всего можно ожидать.

      Какой жены? Своей женой меня может называть только один человек – да и то бывшей. Но этот, без меча огненного, явно не он. Наверное, где-то на соседней койке лежит еще одна Анастасия, которую не слишком любит муж.

      – Ни о каком притворстве не может быть и речи.

      – Это все усложняет.

      – Грешно так говорить, но, может быть, наоборот? – Это снова тот, в пенсне. – Может быть, будет лучше, если бедняжка вовсе не придет в себя?

      Может, оно и к лучшему, учитывая возможные осложнения менингита, да только я не прочь бы еще пожить. Желательно, конечно, не глухой, не парализованной и без эпилепсии, но тут уж как повезет. В любом случае на тот свет еще никто не опаздывал, и я не тороплюсь.

      – Евгений Петрович, вы в своем уме? – возмутился тот, что без меча.

      Определенно, нет. Ни один врач в здравом уме не скажет родственнику пациента, мол, лучше бы бедняжке отойти в мир иной. Поправочка: современный врач. А от бреда всего можно ожидать. Только бред мог превратить дежурного реаниматолога в этого пронафталиненного типа. Интересно, кто на самом деле другой?

      – Вы предлагаете уморить Анастасию? Как бы я ни относился к жене, смерти я ей не желаю!

      – Не оскорбляйте меня подобными подозрениями. Свой долг я помню и его выполню, – сухо произнес тот, кого назвали Евгением Петровичем.

      – Вот и замечательно. Сделайте все, чтобы ее спасти. Пусть живет. – В низком голосе появилось злорадство.

      Вот спасибо, разрешил, благодетель! Да уж назло тебе не сдохну!

      – А вы злопамятны, Виктор Александрович.

      Какой Виктор? Не знаю я никаких Викторов!

      – То, как вы обошлись с бедняжкой, – хуже смерти.

      – Анастасия заслужила все, что с ней случилось. Пусть теперь живет и жалеет о том, что потеряла.

      Ну уж о таком сокровище, как ты, вряд ли кто-то жалеть будет. Почему все красивые мужики – такие самовлюбленные сволочи? Или это просто мне на таких всю жизнь везло?

      – Я помню свой долг. Но, повторюсь, пока прогноз неблагоприятен.

      Да поняла я, поняла! Достали уже меня раньше времени хоронить!

      Ведомая непонятным мне самой чувством противоречия, я сползла с кровати. Уже совершенно не удивилась, что отделение реанимации выглядит комнатой в старом доме. По ногам прошелся сквозняк, но мне было наплевать. Пять шагов до двери, я распахнула ее.

      – Не дождетесь!

      Первым опомнился доктор, или кто он там.

      – Анастасия Павловна, вам нужно…

      – Я Петровна. И вообще…

      Что «вообще», я не договорила. Закружилась голова, в глазах потемнело, ноги подогнулись. Кажется, перед тем как я отключилась, меня подхватили сильные руки, но, может быть, мне это только показалось.

      Лоб обожгло холодом, ледяные струи потекли по вискам, за уши. Я взвизгнула и резко села. Со лба соскользнула мокрая тряпка, проехалась по лицу, взбодрив окончательно.

      – Очнулась, касаточка! – прозвучал за спиной женский голос с характерным старческим дребезжанием.

      Я оглянулась.

      Старуха в допотопном наряде. Широкие рукава, душегрейка, платок. Выглядело все изрядно поношенным, залатанным, но чистым.

      Застонав – снова этот бред! – я рухнула на подушки. Бабка, подскочив, опять водрузила мне на лоб тряпку. Выругавшись, я отшвырнула ее.

      Верните меня в реанимацию! Там, по крайней мере, никакую ледяную гадость на голову не кладут. И вообще…

      И вообще до чего же настоящим все кажется! Я подняла руки, чтобы ущипнуть себя, и застыла. То, что они сейчас кажутся раза в полтора тоньше моих, – объяснимо, реанимация – не санаторий, и приехала я туда не из-за сломанного ногтя. Но где сыпь? За несколько дней она точно не пройдет.

      – Грех вам такое говорить, Настенька. Матушка ваша услышала бы такие слова, в гробу бы перевернулась.

      Да мама моя, царствие ей небесное, в последние годы сама