Мачо не плачут. Илья Стогоff

ь.

      Минут сорок я поболтался по издательству, а потом нарисовались те, кто настаивал – такое дело стоит отметить. Если я ничего не путаю, то в обмывании новинки в тот раз участвовали один очень известный петербургский писатель, один философ, один поэт (уже в возрасте) и парень, насчет которого я подозревал, что он является наемным убийцей. Такой вот странной компанией мы сели в кафе, которое располагалось в одном зале с круглосуточным магазином и химчисткой. На заведение поприличнее денег у нас не хватило.

      Пить стали водку. Собутыльники лихо опрокидывали стопочки, а мне вот что-то не пилось. Я все поглядывал на желтую обложку книжки, которую так долго ждал, и не мог понять, почему же я не чувствую радости? И еще: почему водка сегодня кажется мне какой-то особенно невкусной? Оба эти вопроса долго кувыркались у меня в голове, а потом ответ вдруг сам собой отыскался. Я подумал, что дело, наверное, в том, что мы не купили ничего запить, а вот если купим и станем разбавлять водку соком или, скажем, кока-колой, то и настроение улучшится, и вкус у напитка сразу станет что надо.

      Единственная проблема состояла в том, что лично у меня денег ни на какой сок не было. Да и у собутыльников тоже. Все мы (даже убийца) были тогда молоды, длинноволосы, тощи и ужасно бедны. Вернее, не так. Мы были не ужасно, а прекрасно, восхитительно бедны. Настолько бедны, что, тысяча первый раз обшарив карманы и убедившись, что там нет даже мелочи, я просто поменял у продавщицы в кафе свою новенькую, только что вышедшую книжку на маленькую бутылку кока-колы. Именно такова была судьба самого первого экземпляра того романа, который сегодня вы держите в руках. Какие Бермуды, такие, как говорится, и треугольники.

      С тех пор прошло почти пятнадцать лет. Наемного убийцу после того вечера я как-то потерял из виду, но вот остальных собутыльников иногда встречаю. Деньги на то, чтобы запить водку, у всех нас теперь есть, но это, пожалуй, единственное изменение к лучшему. Поэт давно не пишет стихов, философ участвует в ток-шоу на столичных каналах. Зато роман, который мы некогда обмывали, успели перевести на пятнадцать языков Европы и Азии. Включая такие странные, как латышский, иврит, хорватский, японский и турецкий.

      Для меня вся эта история давно в прошлом. На обложке голландского издания было написано, что «Мачо не плачут» это «Достоевский эпохи перестройки», а на обложке итальянского меня сравнивали с американскими битниками и делали вывод, что я, пожалуй, буду покруче Керуака. Но лично меня эти комплименты совсем не трогают. Того тощего парня, который все это написал, давно нет. От него осталась только книжка, которую я давно не считаю своей.

      Такие книжки, наверное, должны быть у каждого поколения. У ровесников моих родителей это была ерофеевская «Москва – Петушки». У моих старших братьев – лимоновский «Это я – Эдичка». А вот у моего поколения это «Мачо не плачут». Что ж? Пройдет еще несколько лет, и кто-то тощий, длинноволосый и восхитительно бедный напишет следующий похожий роман уже для следующего поколения.

      После этого моя книжка окажется мертва. Иногда ее будут перелистывать в букинистических магазинах, но больше она ни в ком не сможет вызвать ни малейшей эмоции. Впрочем, пока этого не произошло.

      Я заканчиваю это предисловие и желаю вам приятного чтения.

      WARNING!

      Данный роман рассчитан на чтение при одновременном прослушивании в плеере альбома «The Fat Of The Land» группы «The Prodigy».

      В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МОЖЕТ НЕ ТОРКНУТЬ!

      Часть первая

      Пять времен года

      «…Видишь?! Видишь?! Видишь?! – кудахтал, сидя на переднем сиденье, Дин. – Я же говорил, поразвлекаемся! Каждый человек – это кайф, старина!..»

Джек Керуак. «В дороге»

      История первая, про колбасу и клубнику

      А потом началась весна. Сосульки-фаллосы и все такое. На тротуарах снега уже не было, а на газонах, под деревьями, он еще лежал – грязный, сопливый. Смотреть на него было неловко, как на повешенных в Нюрнберге вождей Рейха. По Фонтанке плыли последние льдины с вмерзшим мусором. На некоторых скакали наглые вороны. Дети с ранцами на узеньких спинах опирались о чугунные решетки и спорили, чья льдина приплывет к мосту первой.

      По утрам мимо Цирка я ходил в редакцию. Черный Летний сад был закрыт на просушку. Над деревьями истерично орали птицы. Возле парадной, где мне, пятнадцатилетнему, делала оральный секс здоровенная пьяная тетка, лежали высохшие собачьи какашки. Всю неделю небо висело низко. Асфальт был сухим, а воздух, наоборот, мокрым и пах гнильцой. Погода напоминала девственницу, которая все для себя решила, просто еще не нашла, с кем переспать. То есть выйти на улицу в рубашке было бы преждевременно, но это все равно была весна.

      И был день, и не было денег. Неделю назад в восемь было уже темно, а теперь и в полдесятого еще не очень. Я вышел из издательства и понял, что все началось по-настоящему. Первый раз за полгода по набережным бродили толпы людей. Девушки кое-где уже без колготок, с наглыми белыми ногами. Одноглазый циклон перегрыз глотку антициклону, или Гольфстрим потек вспять, и водоросли Саргасова