Студент 1. Рафаэль Дамиров

упора. А не так, что один за всех, а все в кусты.

      Васильич виновато засопел.

      Я стянул рубашку, повесил в шкафчик. Вынул форменную темно-синюю футболку.

      По сути-то я не сердился. На что сердиться? Что не все на свете такие отмороженные правдолюбы как я, и что большинству из нас жизнь упорно вдалбливает в башку: не лезь, сиди ровно, тебе что, больше всех надо?.. Конечно, я прекрасно понимал – упрекать людей в малодушии все равно, что упрекать их в том, что они люди, а не ангелы. Что у них нет крыльев, они не умеют летать… Ну, а я? Ну я, спору нет, тоже не ангел. Тем не менее, обычно мне надо больше всех, и ничего с этим не поделать.

      Такой характер, не выношу несправедливость. Неважно, со мной ли, с другими. Когда я вижу ее – все, пломбу срывает. Не отступлю, буду биться, пока правды не добьюсь. Или пока самого не прибьют. Ну, а поскольку еще жив курилка – стало быть, до сих пор добивался.

      Хотя, как сказать…

      Еще в школе я был готов стоять за истину, и случались драки, бывали приводы к директору, так что при нормальной успеваемости я вполне мог бы попасть в категорию трудновоспитуемых. Но, как теперь я понимаю, в нашей школе был замечательный педагогический коллектив. Учителя во главе с директором сумели разглядеть в ершистом пацане здоровое моральное начало, и на выпускном вечере я получил хороший аттестат и даже золотой значок ГТО. Правда, наша классная, многоопытный учитель литературы, на прощание все же сказала:

      – Тебе, Андрей, непросто придется в жизни с таким характером. Не знаю, изменишь ты его, или сама жизнь тебя изменит… Но вспомни эти мои слова лет через десять.

      И как в воду глядела. С одной поправкой: вспомнить пришлось не через десять, а через четыре года, когда меня выперли из института. Отчислить четверокурсника, почти выпускника – нонсенс, но я смог отличиться. Правда, это было в самые смутные времена, в 1990 году, когда Советский Союз трещал по швам, рвались связи, рушились судьбы… и на этом фоне потеря одного студента огромным вузом уже не казалась таким ЧП, каким была бы еще недавно.

      Еще в школе меня очаровала химия. Увлекся. И поступать решил в наш местный политех, на факультет химических технологий. Поступил. Был страшно рад. Учился опять-таки неплохо, пусть и в фаворитах не ходил. Страна уже кипела и бурлила, молодежь в упоении горланила «Мы ждем перемен!..» вслед за Виктором Цоем, взорвавшим мозги миллионам людей в фильме «Асса». При этом никто из взбудораженных толком не сознавал, каких он хочет перемен, и когда эти перемены пришли – оказалось, что все совсем не так, как мечталось.

      Теперь-то опыт мудро и печально говорит мне, что все революции развиваются примерно по одной схеме: давно протухший старый режим, его падение с восторгами и надеждами… и лютый срач между победившими, отчего очень скоро поднимается волна нытья: ой, да при царе-батюшке (короле, коммунистах…) лучше было!.. Но это сейчас. А тогда я тоже хотел не пойми чего, да еще в том возрасте, когда энергия бьет фонтаном, и моя студенческая жизнь, конечно, выдалась такой залихватской – жарких споров, модных книг, бесшабашных вечеринок, бухла и секса хватило бы на пятерых. Но влетел я не из-за этого.

      А из-за доцента, ведшего у нас курс «Машины и аппараты химических производств». Он не просто был знаток своего дела, но и преподавал хорошо, умел объяснить материал толково, доступно, хотя и делал это суховато, как бы неохотно, с пренебрежением к студентам: вот, мол, вожусь тут с вами, кретинами, ради зарплаты… А на экзамене он вышел из себя, столкнувшись с невежеством, одной из наших девчонок сказал: «Вроде не блондинка, а дура…», швырнул ей зачетку, отчего она выбежала в слезах, и вот тут меня прорвало. Я в голос объявил доценту, что он не прав, что отнюдь не пробудило в нем самокритики. Напротив, пробудило гнев, он швырнул зачетку и мне, а в ведомость вкатил «неуд» – не по профессиональным, а чисто по самодурским соображениям: иди, жалуйся!

      Конфликт вышел за пределы факультета, дошло до ректората, вставшего на сторону преподавателя. Я сумел довести руководство института до белого каления и был отчислен таким ловким образом, что уже на следующий день к нам домой стучались посыльные из военкомата, и очень скоро я очутился на сборном пункте. Все во мне кипело, плескало от возмущения – меня отчислили по беспределу за то, чего я не делал!.. Никого это, естественно, не шатало, и ничего никому я доказать не мог. Военком повертел в руках мои документы, приподнял бровь: «Химик, что ли?..» Я как-то нехотя огрызнулся, весь еще на нервах от недавней истории, а тот совершенно невозмутимо сказал: «Кесарю – кесарево, а химику – химиково». И я оказался в отдельной роте химзащиты мотострелковой дивизии.

      Служба моя оказалась неожиданно интересной, мы занимались настоящим делом, а не красили и копали. Я увидел самую живую связь между знаниями, полученными в институте, и реальностью, влегкую проверял работоспособность дозиметров, противогазов и ОЗК, умело составлял горючие смеси для огнеметов. Дивизия кадрированная, во всех подразделениях было десять-двадцать процентов личного состава от штатной численности, в нашей роте было около пятнадцати человек, и конечно, ее командир вцепился в меня мертвой хваткой, поскольку толку от меня было больше, чем от всех прочих.

      – Давай