Врач «скорой». Алексей Вязовский

риехал, зашел внутрь. Ему-то, кстати, светит служебное расследование. Что ни случись в возглавляемом подразделении – ходи сюда, начальник, становись в коленно-локтевую позицию. Там синяк-рецидивист пальнул из охотничьего ружья дробью в Лену. Зачем стрелял? Что случилось? Хоть и синяк, а в бега податься у этого козла ума хватило.

      – Ну что? – ко мне подсел Харченко. – Новостя есть?

      – Ничего, оперируют, – я мрачно посмотрел на водителя. Хотя он-то и не был ни в чем виноват. Наоборот, услышал выстрел, выволок Лену к машине, перевязал, вызвал подмогу.

      – А я вот Льва Ароныча привез. Переживает…

      – Расскажи хоть, что было. Как это случилось?

      – Да помнишь ту рабочую общагу Краснохолмской фабрики? Вы туда на вызов тоже катали к какому-то порезанному урке.

      – Ну помню.

      Я даже вздрогнул. Гнилое место. Пьяная в дупель беременная девка – во-от с таким пузом. Захочешь забыть – не сможешь.

      – Ну вот туда же опять погнали. Я говорю, давай с тобой пойду, стрёмно.

      – А она?

      – На комендантшу понадеялась, что нас встречала. А ее, дуру, кто-то отвлек по дороге, Лена сама пошла на четвертый этаж. Я слышу: «бам, бам!». Понял сразу – неладно что-то. Бегу, а она вся в крови на полу валяется. В комнате бутылок – не пройти. Кто-то квасил полгода, не меньше. Прибегает эта дура-комендантша, начинает орать от страха. Я только расслышал про какого-то Ваську-Ампулу.

      – Ампула – это на фене пузырь с бухлом.

      – Во-во, этих пузырей там было… – Харченко тяжело вздохнул. – Послушал – дышит. Ну а дальше перевязал, в машину отнес. Вызвал реанимационную бригаду по радио – слава богу, быстро примчались.

      – Ты молодец, – я пожал руку водителю. – Теперь все от врачей зависит. Как вывезет…

      Договорить не удалось – появились милицейские дознаватели, начали опрашивать Харченко. Потом вышел врач из хирургии, к нему сразу бросились родители Лены:

      – Что, доктор?! Не молчите, – заплакала Клавдия Архиповна.

      – Прооперировали, жива. Но состояние тяжелое.

      Мать Лены охнула, вытерла слезы. Отец тоже зашмыгал носом. В мою сторону вообще не смотрели. Ни разу. Будто винили за что-то. За что?

      Появился Ароныч, сказал что-то ободряющее родителям, подошел ко мне. Мы помолчали немного, потом он вздохнул и побрел к выходу, даже не посмотрев, как в дальнем углу холла дознаватель расспрашивает Мишу Харченко.

      Прямо у двери он столкнулся с бледным Кавериным. Ага, вот и начальник всей московской «скорой». Ранение доктора – это городское ЧП, понятно его появление.

      Мне он лишь кивнул, подхватил под руку Лебензона, отвел в сторону. Начал о чем-то спрашивать, потом выговаривать. Ароныч покраснел как вареный рак, но стоически терпел.

      Я сделал один шажок к ним, другой. Прислушался. Сначала, как водится, выясняли «кто виноват?». Некомплект, кто заболел, запил, не вышел на смену… Потом перешли к сакраментальному вопросу «что делать?». Надо отдать должное Каверину. Он нашел фонды – выделил семье Томилиной 700 рублей матпомощи. Подстанция тоже не осталась в стороне – старинным способом «кто сколько может» собирают деньги. Какая сумма там получится – неведомо, но сотни полторы-две получится, это точно. Иногда к конверту прилагают список, кто и сколько. Чтобы добро не осталось забытым.

      Я порылся в карманах и в портмоне. Сто двенадцать рублей. Четыре двадцатипятирублевки сложил и сунул в руку Томилину. Он взял, потом резко протянул кулак ко мне.

      – У тебя ничего не возьму!

      – Дядя, ты дурак? – не выдержал я. – Бери, на них не написано, чьи. У вас деньги сейчас как в яму уходить будут: уход, питание. Матпомощь кончится, и она одноразовая. Не время выпендриваться. Всё, будет нужна помощь, звоните. Что смогу – сделаю.

      Томилин неуверенно как-то кивнул, отвернулся. Он просто не понимает еще: это не конец горя, а только начало. Впереди операции, реабилитация – и то же самое не один раз. Питание, дефицитные лекарства, санатории и куча всего остального. Хоть и Союз – а за всё плати. Нянечке сунь, врача отблагодари… Помню, один мой сотрудник любил рассказывать в ответ на ностальгические воспоминания о бесплатной медицине при советской власти. «Заболела мать, рак. Попытались что-то сделать на месте, потом в Москву направили. И в столице лечили, старались. Пока не умерла через год. И всё бесплатно. Вот только у нас на книжке лежало пять тысяч, а как хоронить кинулись – там три рубля осталось».

      Я махнул Мише Харченко, освободившемуся от дознавателя:

      – Погоди, я с вами.

      Лебензон подремывал, сидя на переднем сиденье.

      – Лев Аронович, пожалуйста, подвезите до дома! Я же из аэропорта прямо, с чемоданом по эскалатору и переходам не очень хочется.

* * *

      Дома меня, оказывается, никто не ждал. То есть вообще – ни тебе постов наблюдателей, ни пионерского отряда с горнами и барабанами, ни даже торжественной встречи на пороге с хлебом-солью. Аня бессовестно дрыхла в компании с рыжим предателем. Ну этот вообще спит