Диалоги китайских мудрецов. Чань-буддийские истории об истине, безумии и радости. Алексей Маслов

«Можете ли вы поведать мне об истине, не используя слов, но и не отбрасывая слова?»

      Будда остался в молчании.

      Человек поклонился и поблагодарил Будду: «Благодаря вашему высочайшему милосердию я избавился от всех пут и иллюзий и вступил на Путь».

      Когда человек ушел, ближайший ученик Ананда спросил у Будды:

      – Так почему же он прозрел?

      – Хорошая лошадь пускается вскачь лишь при виде тени от плетки! – ответил Будда.

      Отличная иллюстрация из чаньского сборника «Застава без врат»: самое сокровенное и тонкое всегда передается вне слов, жестов и трактатов! Но значит ли это, что достаточно побыть рядом с мастером, посмотреть, как он многозначительно молчит, – и тотчас прозреть всю глубину бытия? Конечно, нет. Важно, чтобы сознание человека само было подготовлено к этому, а мастер лишь дает небольшой толчок. Ведь, следуя основной мысли этого диалога с Буддой, не всякая лошадь понимает смысл «тени от плетки», а лишь хорошая. Вот эти «толчки сознания» (чаньский мастер назвал бы их подзатыльниками или оплеухами нерадивому ученику) и передают нам многочисленные диалоги, которые приведены в этой книге.

      Обычно такой жанр принято называть в западной литературе «коанами» и трактовать его как «парадоксальные диалоги дзэнских мастеров». Насколько они «парадоксальны» и являются ли загадками для кого-то еще, кроме досужего западного читателя, мы поговорим чуть ниже. Пока же заметим, что «коан»– это привычное для западного читателя японское обозначение дзэнских (чаньских) коротких диалогов, а по-китайски этот жанр звучит как гунъань.

      Другое название для того же жанра – «цзифэн юй», дословно «речи словно отточенный клинок», или «стремительные речи», – очень точно передает яркий характер этих диалогов. Обмен фразами, выкриками, жестами похож на короткую, порою яростную схватку, при которой никто ничего не теряет, но лишь обретает.

      Традиция гунъаней – это не просто особая часть восточной литературы, это часть восточноазиатского парадоксального мышления, когда необычное становиться нормой и когда обыденное превращается в парадоксальное. Возможность перевернуть весь мир с ног на голову и обратно, вывернуть его наизнанку, поиграться с ним и опять поставить обратно становится важнейшим методом воспитания сознания.

      Дословно «гунъань» означает «общественные записи», или «общедоступные записи о типичных случаях». Уже в период позднего Средневековья точное происхождение этого термина было не очень понятно: так, китайский интеллектуал и ученый Чжунфэн Минпэнь (1263–1323) предполагал, что «гунъань» является стяжением от выражения «гун фу чжи аньду», распространенного в Китае в период Тан в V–VII вв., что можно перевести как «общедоступные записи о типичных случаях». И это в известной степени восходит к юридическому термину, указывающему на судебные прецеденты. Действительно, гунъани – это «прецедентные случаи», на основе которых строится вся дальнейшая практика.

      Дословно «ань» обозначало стол, за которым сидел судья – «гун». В целом сравнение чаньской практики обучения через диалоги с китайской судебной системой очень точное: ученик и учитель воспроизводят нечто типологическое, причем как типологически точный ответ, так и характерную ошибку – и то и другое служит матрицей или примером для воспитания последующих поколений учеников. Вообще, система внезапных вопросов, на которые мастер ожидает правильный ответ (а его может и не быть вовсе!), действительно в известной мере воспроизводит юридическую практику средневекового Китая, где судебное решение нередко принималось не в результате расследования, а как результат заслушивания ответов подсудимого и их оценки. По сути, способность подсудимого точно показать правильную грань реальности (или «правильную для себя» – кто знает, где эта реальность?!) напрямую соотносилась с тем, признают его виновным или нет.

      Первые большие собрания гунъаней составляются наставниками Хуанбо Сиюнем (720–814) и Юньмэнем (864–949), и именно в них впервые используется понятие «гунъань» в следующем контексте: «Твой случай абсолютно ясен (цинчжэн гунъань), так дай же я отвешу тебе тридцать оплеух». Таким образом наставники как бы проводят суд над слабыми способностями своих последователей и выносят приговор – в данном случае задают хорошую трепку своим нерадивым ученикам.

      Строго говоря, сборники гунъаней являются частью особого литературного жанра, называемого «юйлу»– дословно «высказывания и речения», или «речения и обсуждения». Юйлу представляли собой сборники высказываний чаньских учителей, их диалоги с учениками, отрывки из проповедей, биографии, примечательные эпизоды из жизни. Все эти высказывания и факты начиная с VII в. сводились воедино мозаичным образом, нередко без всякого хронологического порядка и вне ясной тематики. Визвестной степени такой жанр повторял народные рассказы, исторические анекдоты и забавные побасенки. Обычно юйлу составлялись непосредственными учениками наставника, которому посвящался трактат. Объем таких произведений мог быть самым разным, поскольку никакой фиксированной формы они не имели: некоторые представляли собой лишь один цзюань («свиток») в несколько страниц, другие состояли из трех-четырех,