Летели качели. Константин Стешик

устроенной, неспокойной и несовершенной человеческой души. Здесь все о главном, нет позерства, желания умилять или удивлять. Как с этим обойтись?! Как стать другой частью этого бытия? Десятки лабораторных проб и еще больше спектаклей, рождающихся в разных концах России, говорят о постоянном поиске нового художественного языка, способного передать всю палитру чувств и мыслей этого талантливого литератора и чрезвычайно нужного сегодня художника. Если бы знать… Если бы знать…

Виктор Рыжаков, художественный руководитель театра «Современник»

      Хотите что-то знать о реальности, читайте Стешика. И о нереальности если хотите знать, то тоже читайте Стешика. Такой вот он – магический реализм Стешика, пьесы которого находятся одновременно в разных реальностях и, уверен, найдут себе восторженного ценителя и там, и тут, и в пятом, родном для него, измерении.

Михаил Дурненков, драматург

      Меланхолия языка

      В киносценарии Ярославы Пулинович «За линией» Стешик – это один из персонажей, смешной и трогательный в соответствии со своей фамилией. Не каждому драматургу суждено стать героем пьесы его современника. Это свидетельство влиятельности и известности героя этой книги. Константин Стешик – один из самых известных драматургов белорусской линии современной пьесы в 2000-2020-х.

      Стешик появился на драматургических смотрах в 2004 году вместе с Павлом Пряжко, своим однокурсником. Они пошли разными путями, но, пожалуй, есть нечто объединяющее: это меланхолия языка. Типично белорусские проблемы постсоветского безвременья сформировали их общего героя: заторможенного постороннего, хмурого чудика, противопоставляющего себя чужеродному миру.

      Стешик начинал с коротких страшилок: с пьесы «Опарыши» о бытовом ультранасилии и пьесы «Чай» о рыбаках с восковыми медовыми лицами, не заметивших, что они уже мертвы. С пьесы 2005 года «Мужчина. Женщина. Пистолет», отмеченной на уральском конкурсе «Евразия», Стешика начинают ставить: пьеса, где не были обозначены действующие лица, реплики мужчины были написаны курсивом, а женские – обычным шрифтом, формировала раскол между реальностью и желаниями персонажей: герои хотели жить в реальности фильмов Годара, а жили в фильмах с Олегом Янковским.

      Зрелый Стешик начинается с пьесы «Спички». Именно здесь оформился типичный герой-аутсайдер, живущий параллельно мироустройству и страдающий от его агрессии. У героя «Спичек» стройная философская система, своеобразная вера, основанная на архаике, язычестве, тотеме: в обычных спичках хранится древний огонь Заратустры, закурить – значит зажечь свое личное персональное солнце.

      В «Ловушке для птиц» такой герой обнаруживает бездну отчуждения: в одночасье герой узнает, что он не только уволен, но и уже не отец собственного ребенка, не муж, не сын собственных родителей и вообще имеет другое кошмарно-пародийное имя, данное ему при рождении. Человек оказывается не связанным ни с чем, что может его примагничивать к этой земле. Такой герой даже умереть не может по-человечески: он воздушный шарик без веревочки, беспонтовый пирожок.

      В пьесе «Камень глупости» герой ничего не желает и ничего не жаждет, он чужд любой идеологии, кроме собственной. Он – цельный, он константа, весь остальной мир существует для него как объект раздражения. Смартфон становится «смертефоном», где можно узнать только о смертях друзей. Герой занят самобичеванием. А герой «Грязнули» изнуряем неврозами, воспринимает чужое как нечто пугающее, зловещее. В пьесах Константина Стешика вообще царит мамлеевщина; Юрий Мамлеев – вот, пожалуй, писатель, который максимально близок к этому автору. Или кинорежиссер Аки Каурисмяки. Оба – фантасмагоричны и одновременно очень укоренены в реальности.

      В пьесе «Кодекс курильщика» изображается мир, полный жестокости и насилия. Соприкосновение с чужим – это всегда соприкосновение с тем, что мучает тебя. Главный герой «Кодекса курильщика», подросток, находит себе кумира: безжалостного киллера, который может дать ребенку определенный кодекс чести, научить этому циничному насилию. Насилие тут воспринимается как замена идеологии. С пистолетом у виска мальчик отучается картавить, ведь «пистолет – это лучший логопед», как саркастически замечает киллер. Стешик саркастически смотрит на мир вокруг, где люди подчинены культу силы: ребенок или взрослый, который чувствует себя все еще ребенком, оказывается здесь как в лесу, где из-за каждого дерева на тебя наставлен автомат.

      В последние годы у Стешика родились два драматических хита, «Летели качели» и «Друг мой», эти пьесы ставятся чаще других.

      У героев Стешика всегда все плохо. Они дезориентированы и флегматичны. И это свойство передается авторскому голосу: реальность видится глазами героев, мир флегматичен и дезориентирован в солидарность с человеком. Для постсоветской нероссийской пьесы вообще это свойство оказывается ключевым: постсоветский мир становится геополитической ямой, безвременьем, обочиной, заброшкой, и человек тут живет мимо реальности, словно в мире, который еще не раскрасили. Кумир перестроечных лет Егор Летов в конструкции пьесы «Летели качели» оказывается опустошенным шифром, мертвой зоной. Когда в изменившемся, безгероическом