Дневник. 1914-1916. Дмитрий Фурманов

представляет громадную трудность, потому что Фурманову хотелось написать побольше и поскорее, мысли опережали писание, и ни о слоге, ни о знаках препинания думать ему не приходилось. Чрезвычайно трудно было при отсутствии запятых и слитности слов разбивать фразы и отдельные слова, определять само слово, так как некоторые буквы имеют одинаковое начертание. Но одними буквами шифр не ограничивается, введены особые знаки для обозначения некоторых слов.

      Дневники писались Фурмановым не для печати, при обстановке, далеко не располагающей к отделыванию слога и порой самой неожиданной: то под видом студенческой работы на глазах у всех, то на университетских лекциях, в окопах, в поезде, перед боем, в бою. Немудрено, что язык его иногда не отличается изяществом. Стилистические поправки, может быть, сделали бы эти записки более понятными для читателя, но они отняли бы у этих драгоценных человеческих документов колорит подлинности, а потому считаем их недопустимыми.

      Будучи журналистом и братом милосердия, Д. Фурманов в 1914–1916 гг. побывал на всех фронтах, на Кавказском: Сарыкамыш – Карс – Эривань – Джульфа, побывал в Галиции, наконец, попал на германский фронт под Двинск – Казаны.

      Фурманова все интересовало: и жизнь в окопах, и быт на стоянках, и переживания солдат во время боя. Бессонными ночами, дежуря у раненых, Фурманов выспрашивал у них о боях, о враге, о деревне, о семьях и сейчас же записывал все в дневники.

      Я помню такой случай: Георгий Гребенщиков, находящийся теперь за границей, заведовал 28-м Сибирским отрядом, где находился и Фурманов. Отношения вначале у них были хорошие, а потом Фурманов стал обрывать Гребенщикова за грубость к солдатам, за нечуткое отношение к их переживаниям. Однажды, после крупного скандала, Фурманов спокойно взял книжку и стал записывать. Гребенщиков, разозленный, подскочил к нему.

      – Что, для истории записываете? Гребенщикова зверем выставляете? Журналистишка несчастный! Я разорву ваши записки! К черту, к черту! Как писарь, носится с пером и книжкой. Чтобы не было этого, слышите, иначе вон-вон из моего отряда. Мне доносчиков не надо, студентишко, недоучка!

      Фурманов спокойно продолжал писать, вывел из терпения Гребенщикова, а через несколько дней Фурманова в отряде уже не было.

      Из-за записных книжек у Фурманова не раз были неприятности и с Чапаевым, который также думал, что Фурманов строчит донос на него.

      – Ты эти глупости брось, – говорил Чапаев. – Меня на словах не поймешь, я знаю, что ты все мои слова записываешь, – Михаилу Васильевичу жаловаться!

      Не знал он того, что по этим запискам будет написана книга «Чапаев», не знал и того, какие ценные материалы оставил Фурманов, ведя эти записи.

      Эти записки предназначал он для своей большой работы «Эпопея гражданской войны». Фурманов не был еще коммунистом, но читатель, прочитав эти записки о войне, ясно представит себе дорогу, по которой должен был идти Фурманов. Через записки о войне, через «Путь к большевизму» Фурманов пришел в Коммунистическую партию, которой и отдал все свои знания, здоровье и силы.

      Москва, 28 апреля 1929 г.

      Анна Фурманова

      1914 и 1915 годы

      22 ноября 1914 г.

      Еду в санитарном поезде. Путь – Вятка, Вологда, Екатеринбург. два доктора, два брата, три фельдшерицы, пять сестер. Знаком мало, узнал мало.

      Прежде всего и сильнее всего поразила меня расточительность на персонал. Закупаем бог знает что – даже моченые яблоки. Обед из трех блюд; компоты, яблоки, кисели, желе. Возмутительно. Там, где-то, чуть ли не умоляют принести огарки свеч, худые штаны, дребедень разную, а здесь – из трех блюд. Интеллигенция – конечно, но все знают, на что едут, до какой степени можно сократиться.

      Можно и (верю) согласились бы все уменьшить бюджет, по крайней мере, наполовину. Масса идейных, серьезных работников, вначале и не помышлявших о вознаграждении, но отказываться в одиночку нет сил, да и смысла мало: не поможешь. На передовых позициях платят громадные деньги, в то время как у дверей всех союзов стоят целые кадры желающих работать добровольно и бесплатно. Откуда-то свыше санкционированы все эти шальные расходы, и масса денег уплывает попусту. Надо понимать общее положение дела, до дна, а тут все как-то поверху. Затей много – крупных, необходимых, целесообразных, но форма как-то всюду неумна. Чужие деньги. Этим все объясняется. Приходят бог знает откуда эти страдающие. Мы ведь воочию-то не видим страданий, только слышим о них да читаем. А где ж тут почувствовать все?! Отклики. Отзвуки. Грустно видеть, как все эти добрые дела обрастают какой-то шелухой, загрязняются, утрачивают красоту своего существа, своей первоосновы.

      Совет в Филях. Решены ночные дежурства. Сестры, конечно, на дыбы. Нашлось много обходов: нецелесообразность, опасность ночных осмотров, скука, беспокойство. Мы с товарищем доделили первую ночь. Я осматривал, спрашивал. Сидит солдатик и плачет.

      – Что плачешь? – спрашиваю.

      – Рука болит, ломит всю, спать не дает.

      Посмотрел: сквозная рана почти у самого плеча совершенно подсохла. Ничего страшного. Ломит кисть и несколько