Завтра в тот же час. Эмма Страуб

sis>

      © Казарова Е., перевод на русский язык, 2024

      © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

      Часть первая

      Глава 1

      В больницах времени не существует. Как в казино Лас-Вегаса: нигде нет часов, а ядреный флуоресцентный свет в любое время дня и ночи горит одинаково ярко. Элис как-то спросила, выключают ли они свет по ночам, но медсестра либо не услышала ее, либо подумала, что это шутка, и ничего не сказала, так что ответа Элис так и не узнала. Ее отец, Леонард Стерн, по-прежнему лежал на своей койке посреди палаты, присоединенный к такому количеству проводов, трубок, мешков и устройств, что Элис даже не могла их толком сосчитать. Он уже неделю почти не разговаривал, и поэтому тоже вряд ли смог бы назвать их количество, даже если бы снова открыл глаза. Чувствовал ли он какую-то разницу? Элис вспомнила, как подростком летом валялась на траве в Центральном парке и прикрытыми веками ощущала солнечное тепло. Тогда они с друзьями растягивались на мятых пледах и ждали, когда Джон Кеннеди-младший случайно зарядит в них фрисби[2]. Здешнее освещение было совсем не похоже на солнце. Слишком яркое и слишком холодное.

      Элис удавалось навещать отца по субботам и воскресеньям, а еще вечером во вторник и четверг, когда рабочий день заканчивался пораньше и она успевала прыгнуть в подземку и добраться до больницы до того, как кончится время посещений. Из ее бруклинской квартиры дорога на метро от двери до двери занимала час: две трети от Боро-холла до Девяносто шестой и двадцать минут по другой ветке до Сто тридцать шестой, а от работы путь занимал всего полчаса по ветке С: пулей от Восемьдесят шестой до Централ-Парк-Вест.

      Летом у Элис получалось навещать его почти каждый день, но с тех пор как начался учебный год лучшее, на что она могла рассчитывать, – пара раз в неделю. Казалось, прошло уже несколько десятилетий, с тех пор как ее отец был собой; с тех пор когда он был более или менее похож на себя такого, каким был всю ее жизнь: иронично-улыбчивым мужчиной с бородой, больше каштановой, чем седой. Но на самом деле прошел всего месяц. Тогда он лежал на другом этаже, в палате, напоминающей скорее аскетичный гостиничный номер, а не операционную; там на стене висел снимок Марса, который он выдрал из «Нью-Йорк таймс», и фотография его древней могучей кошки Урсулы. Элис задумалась, что с ними стало. Снял ли их кто-то и положил к его вещам – кошельку, телефону, одежде, в которой он приехал, стопке книг в мягких обложках, которые он взял с собой, – или же их просто выбросили в один из огромных мусорных контейнеров с откидной крышкой, которыми здесь уставлены все стерильные коридоры.

      Когда кто-нибудь спрашивал, как у отца дела, – Эмили, с которой они сидели за одним столом в кабинете приемной комиссии; или Сэм, ее лучшая подруга со школьных времен, у который было трое детей, муж, дом в Монтклере и целый шкаф туфель на шпильке, чтобы носить в жуткой адвокатской конторе; или же ее парень Мэтт – Элис и рада была бы дать простой ответ. Чем дольше все это тянулось, тем больше этот вопрос превращался в пустую фразу вроде мимоходом брошенного приятелю на улице вопроса «Как ты?». У него не было ни опухолей, которые можно вырезать, ни бактерий, с которыми можно бороться. Просто все многочисленные районы и кварталы в теле Леонарда большим нестройным хором приходили в упадок: сердце, почки, печень.

      Теперь Элис как никогда понимала, насколько человеческое тело схоже с машиной Голдберга: достаточно сдвинуть в сторону одну шестеренку или рычажок, и весь механизм остановится. Каждый раз, когда врачи заглядывали в реанимационную, единственное, что они говорили, – недостаточность. Снова и снова. Они все ждали, когда ее отец умрет. Он мог прожить еще несколько дней, недель или месяцев – точнее сказать никто не мог. Одним из худших моментов во всей этой ситуации было то, что врачи почти всегда гадали. Они все были умными людьми, их догадки подкреплялись результатами анализов, медицинскими исследованиями и годами практики, но тем не менее это были догадки.

      Тогда Элис осознала: всю жизнь она думала о смерти как о мгновении – остановка сердца, последний вздох, но теперь она понимала, что смерть порой может быть куда больше похожа на роды с девятью подготовительными месяцами. Ее отец был глубоко беременный смертью, и им всем оставалось только ждать: врачам и медсестрам, ее матери в Калифорнии, его друзьям и соседям и, прежде всего, им двоим. Все это может кончиться только одним способом и только один раз. Неважно, сколько раз человек оказывался в тряском самолете или попадал в автомобильную аварию, сколько раз отскакивал от несущейся машины или падал и не ломал себе шею. К большинству людей смерть приходит именно так – постепенно. Единственным неизвестным оставался лишь день, когда именно это произойдет, за которым последуют другие дни, в которые он не отпихнет надгробный камень или не высунет руку из земли. Элис все это знала и иногда принимала как естественный ход вещей, а иногда ей становилось так грустно, что она просто не могла держать глаза открытыми. Ему всего семьдесят три. Ей через неделю будет сорок. Когда его не станет, она будет чувствовать себя неизмеримо старше.

      Элис знала

2

Джон Кеннеди-младший (1960–1999) – сын президента США Джона Кеннеди, был большим любителем спорта и иногда появлялся в Центральном парке с летающей тарелкой. (Здесь и далее примечания переводчика.)