Город и псы. Зеленый Дом. Марио Варгас Льоса

иже, в мансарде. Чтобы эта история сложилась, мне пришлось перебывать всеми понемногу: в детстве – и Альберто, и Ягуаром, и индейцем Кавой, и Рабом, и кадетом Военного училища имени Леонсио Прадо, и мальчиком из Веселого квартала в районе Мирафлорес, и мальчиком из квартала Ла-Перла в Кальяо, а в отрочестве – читать множество приключенческих романов, верить в ангажированную литературу по Сартру, проглотить всего Мальро и восхищаться американскими писателями потерянного поколения – всеми, но больше всех Фолкнером. Такова глина, из которой вылеплен мой первый роман, – плюс немного фантазии, юношеских мечтаний и флоберовской дисциплины.

      Рукопись, словно неупокоенная душа, мыкалась по издательствам, пока через моего друга, французского испаниста Клода Куффона, не попала в руки Карлоса Барраля, главы барселонского «Сейш-Барраль». Карлос присудил моему роману премию «Библиотека Бреве», помог обойти подводные камни франкистской цензуры, продвигал его и добился перевода на многие языки. Эта книга принесла мне больше сюрпризов, чем любая другая. Благодаря ей начала сбываться мечта, не оставлявшая меня с тех пор, как я бегал в коротких штанишках: стать в один прекрасный день писателем.

Марио Варгас ЛьосаФушль, август 1997

      Первая часть

      Кин[1]: Мы играем героев, потому что мы трусы,

      святых – потому что нечестивцы;

      мы играем убийц, потому что страстно желаем

      убить ближнего и не можем;

      мы играем, потому что мы

      прирожденные лжецы.

Жан-Поль Сартр

      I

      – Четыре, – сказал Ягуар.

      Лица в неверном свете замызганной лампочки смягчились: опасность миновала всех, кроме Порфирио Кавы. Выпало три и один; кубики замерли, ярко белея на грязном полу.

      – Четыре, – повторил Ягуар. – У кого?

      – У меня, – пробурчал Кава. – Я четыре называл.

      – Быстрей давай, – сказал Ягуар. – Второе слева, помнишь?

      Каве стало зябко. Уборные находились в конце казарм, за хлипкой деревянной дверью, и окон в них не было. В предыдущие зимы холод пронизывал только кадетские дортуары, просачивался сквозь щели и разбитые стекла, но эта зима выдалась кусачей, и в училище не оставалось места, не продуваемого ветром: ночами он добирался даже до уборных, выстуживал их, разгонял скопившуюся за день вонь. Кава родился и вырос в горах и к таким зимам был привычен, а похолодел от страха.

      – Все уже? Можно спать идти? – спросил Удав: слишком долговязый, слишком громкий, сальные волосы топорщатся на макушке, крупная голова, мелкое личико, заспанные глаза. Рот открыт, к выступающей нижней губе прилипла табачная крошка. Ягуар повернулся к нему.

      – Мне с часу на дежурство, – сказал Удав. – Я бы поспал чутка.

      – Валите, – сказал Ягуар. – В пять разбужу.

      Удав и Кучерявый вышли. Кто-то из двоих споткнулся в дверях и выругался.

      – Сразу, как вернешься, меня разбудишь, – велел Ягуар. – Одна нога здесь, другая там. Скоро двенадцать.

      – Да, – сказал Кава. Лицо его, обычно непроницаемое, выглядело утомленным. – Пойду оденусь.

      Они вышли из уборных. В казарме было темно, но Кава и без света мог лавировать между рядами коек; он на память знал, как устроено вытянутое помещение с высоким потолком. Сейчас здесь царили тишина и спокойствие, время от времени нарушаемые всхрапами и бормотанием. Он дошел до своей койки, второй справа, нижней, в метре от входа. Нашаривая в шкафчике брюки, рубашку цвета хаки и ботинки, ощущал на лице табачное дыхание негра Вальяно, который спал на верхней койке. Два ряда больших белоснежных зубов поблескивали в темноте. Каве пришли на ум какие-то грызуны. Тихо, медленно он стянул синюю фланелевую пижаму и оделся. Накинул суконную куртку. Осторожно, стараясь не скрипеть ботинками, вернулся к койке Ягуара на другом конце казармы, у уборных.

      – Ягуар.

      – На, держи.

      Кава протянул руку, взял два холодных предмета, шершавый и гладкий. Фонарик спрятал в кулаке, напильник убрал в карман куртки.

      – Кто сейчас дежурит? – спросил Кава.

      – Мы с Поэтом.

      – Как это?

      – За меня Раб стоит.

      – А в других взводах?

      – Ссышь?

      Кава не ответил. На цыпочках прокрался к выходу. Отвел одну дверную створку очень аккуратно, но она все равно заскрипела.

      – Вор! – выкрикнул кто-то во мраке, – Мочи его, дежурный!

      Кава не узнал голос. Выглянул: пустой двор слабо освещали круглые фонари над плацем, отделявшим казармы от поросшего травой пустыря. Туман размывал очертания трех бетонных зданий, где располагались казармы пятого курса[2], и придавал им призрачный вид. Кава выскользнул за дверь. Прижался спиной к стене, постоял бездумно. Рассчитывать больше не на кого; Ягуар тоже вне досягаемости. Он позавидовал

1

Эдмунд Кин (1787–1833) – английский актер, персонаж пьесы Александра Дюма-отца «Кин» (1838) и ее переложения, написанного в 1953 году Жан-Полем Сартром.

2

Трехлетнее обучение в училище имени Леонсио Прадо соответствует второму циклу среднего образования в Перу (первый цикл состоит из двух лет). Поэтому кадеты первого года (псы) – третьекурсники, второго – четверокурсники, третьего – пятикурсники.