Двуликая ночь. Наталья Щерба

бо спряталось за тёмными тучами: быть грозе.

      Белоснежный пушистый кот, приподняв печальную мордочку, жалобно мяукнул, призывая хозяйку.

      Но Ляна даже не обернулась. Замерев, стояла на самом краю, раскинув крестом руки.

      Длинные чёрные волосы спадают вниз тяжёлой копной, лёгкую ткань платья треплет усилившийся ветер. Девушка абсолютно недвижима: несмотря на пропасть, разверзшуюся перед ней, она прекрасно сохраняет равновесие.

      Вот и первая молния прорезает ветвистую дорожку к земле, призывая гром. Кот мяукает пронзительно, чиркает когтями по черепице, чуть не сорвавшись с верхней балки. Семенит трусцой к хозяйке, нежно трётся об ногу.

      – Погоди, Бельчонок, – шепчет одними губами Ляна. – Рано ещё.

      Маленький белый комочек преданно жмётся к её ногам, мелко дрожа от холода. Ляна, не обращая на него внимания, бесстрашно смотрит в лицо грозному небу и ждёт.

      Грянул гром, забарабанили частые крупные капли. Фигурка на краю крыши не движется…

      И тогда проступает в чернильном небе тонкая белая дуга. Сверкающая, льдисто-снежная полоса начинается возле самых ног девушки и уходит далеко-далеко, туда, где живут люди, поклоняющиеся звёздам. Такие, как она. Ляна не знает этого наверняка, но чувствует… Чувствует приближение далёкой земли. Она знает, стоит лишь поверить, осознать, принять сердцем, и звёздный мост станет настоящим. Осязаемым настолько, чтобы пройти по нему…

      Но всегда, смывая краткое видение, разражается страшный ливень.

      Возвращались под утро, по хребтам одинаковых крыш, сереющих в предрассветной мгле. Пожарная лестница, прыжок на карниз, на подоконник, и на пол, на пушистый коврик.

      – Бельчонок, и чего ты со мной ходишь? – ласково шептала Ляна, почёсывая мокрого кота за ушком. – Мне это надо, понимаешь? Чтобы след мой не нашли. Кто – не знаю, но чувствую – так надо…

      Бельчонок укоризненно смотрел на неё удивительно яркими, синими, столь необычными для кота глазами, и довольно мурлыкал.

      Ляна брала его на руки, тихо кралась с ним по лестнице на первый этаж – отнести малыша в гостиную, обогреться. Продрогший звёрёк сворачивался клубочком на коврике перед электрокамином, и, засыпая, тихо и долго мурчал. Ляна часто подолгу смотрела на дремлющего зверька и неизвестная, острая как игла, боль, отпускала растревожившееся звёздной ночью сердце. Так они обычно и засыпали.

      – Роксоланушка, Тинушка, вставайте! – донеслось из кухни. По дому лениво пополз лёгкий запах свежесваренного кофе и, пытаясь соперничать с ним по силе обоняния, густой дух яичницы на шкварках.

      Мама, как всегда, проснулась раньше всех… Ой!

      Ляна вскочила и, протирая заспанные глаза, оглянулась, застонала.

      Она опять заснула в гостиной. Если мама увидит, поймёт, что дочка вновь «ходила во сне», и обязательно поведёт к врачу – соседу-психологу, – начнутся долгие разговоры-консультации, снотворное и злые, недоверчивые взгляды сестры.

      Ляна осторожно выглянула из гостиной, прошла по коридору, неслышно вбежала по лестнице на второй этаж, проскользнула в комнату. Она не знала, что за ней уже давно следят настороженные глаза.

      – Ляна опять всю ночь по крышам ходила, – угрюмо сказала Тина, ковыряясь в яичнице вилкой, и, не скрывая злобного торжества, показала сестре язык.

      Мама охнула.

      Бельчонок, резко подняв мордочку от своей миски, зашипел.

      – Слушай, убери ты кота этого, – Тина недобро покосилась на Бельчонка, вновь вернувшегося к молоку. – Опять всю ночь по лужам гулял, грязный такой…

      Кот ответил недружелюбным взглядом, зло и коротко мяукнул.

      – Что же делать-то? – мама всплеснула руками, позабыв про чашку. А та и упала, покатившись по полу: Бельчонок привычно отскочил.

      Ляна промолчала, чувствуя, что краснеет. Они с Тиной были сводными сестрами, но, мягко говоря, недолюбливали друг друга.

      «Мама – она очень добрая, оттого и невезучая».

      Так думала Ляна. Отец Тины пропал ещё на заре маминой юности, оставив дочь на прощание. А Лянин папа был вторым маминым мужем. Он ушёл, когда дочке было десять, а Тине – тринадцать. И вот уже шесть долгих лет мама и девочки жили сами, втроём.

      – Я в школу зайду, ещё аттестат не забрала, – буркнула Ляна и спешно вылезла из-за стола, не забыв показать Тине язык.

      Та в ответ показала кулак.

      – Что же делать-то с Роксоланкой? – расстроено вздохнула мама, когда за Ляной закрылась парадная дверь. – Папа её тоже лунатиком был.

      – Она не лунат! – неожиданно обозлилась Тина. – Она под звёздами ходит. А полнолуния, наоборот, боится.

      – Да какая уж тут разница…

      – Большая, огромная разница!

      Мама рассеяно покивала, думая о чём-то, и вдруг вскинулась:

      – Слушай, дочка, а может, вам вместе постелить? Ты бы приглянула, если что, за Лянушкой? Кто знает, где она ночью ходит, господи…

      Тина