Ловушка для бога (сборник). Сергей Грин

ременной читателю реальности), теологический контекст (история жизни апостола Павла), мифологический план (субъективный взгляд автора на причины инициации героев романа), исторические аспекты.

      Роман представляется интересным явлением в Новейшей отечественной литературе, не лишенным, впрочем, характерных для постмодернистской практики философских спекуляций и исторических аллюзий. Типологическим признаком текста становится набор интеллектуальных загадок и культурологических кодов, которые, без сомнения, придутся по вкусу даже искушенному читателю.

Андрей Ястребов,доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории, философии и литературы Российского университета театрального искусства – ГИТИС. 

      Ловушка для бога

      Часть I

      Коллайдер, Бизон и Томас

      Сумерки сгущались. В темноте уже почти ничего не видно, но ему это и не нужно. Он улегся головой в казахстанские степи, под рёбра нечувствительно попали Тянь-Шань и Гималаи, ногами раскинулся в Индии и Бирме, провел большим пальцем ноги по островкам Андаманского моря. Вспомнилась большая географическая карта в школе. На ней было бы намного удобнее лежать, – плоская и всегда расцвеченная весёлыми зелёными, коричневыми и голубыми красками. А здесь полная темнота и эта футбольная округлость. Хотя ясно, что это просто ассоциативные неудобства. Ничего такого в теле не ощущалось. До рассвета осталось четыре часа, потом солнце выглянет и разбудит своими жгучими лучами новый день.

      Ранним утром, ещё в полудрёме, Томас собрался с духом и привычным усилием вырвался из тягучего, вязкого сна. Покалывание во всем теле возвестило, что он, наконец, проснулся и лежит в своей квартире в Москве на улице Профсоюзной. Раскрытые окна прятались за шторами от лучей яркого летнего солнца, которое не жалело своего тепла для озябшей от непривычно холодного лета Москвы. Яичница на ломтиках поджаренного хлеба шипела на сковороде и жаловалась, но прощена не была и оправлена вслед стакану томатного сока. Выглянув в открытое окно, чтобы не обмануться погодой, Томас оделся легко и вышел из подъезда. Всё было как обычно: собака тащила на поводке какую-то полураздетую девицу, автобусы шумно вздыхали, открывая двери на остановке, и старались побыстрее умчаться от выпархивающих из подземелья метро пассажиров, курильщики, стоя у табачных киосков, торопливо совали деньги, взамен получая надежду на скорый рак легких.

      Ушастый троллейбус домчал Томаса до забора, за которым красовался старинный особняк с дорожками, цветниками и мемориальной доской перед проходной, которая, видимо, прошедшим поздним вечером была замазана и подправлена хулиганами так, что из приличных или непонятных слов осталось только «институт… физюки». В коридорах было ещё тихо. Инженеры и экспериментаторы приходили к десяти, а теоретики считали неприличным появляться раньше обеда. Первым делом Томас включил главный прибор экспериментатора – кофеварку и уселся за письменный стол обдумать ситуацию на учёном совете. А думать было о чём: решался вопрос о том, кто поедет работать в Женеву в европейский центр ядерных исследований. Помянув недобрым словом свободу воли, Томас всё же решил остановиться на разумном и безопасном варианте событий.

      Заседание началось в три часа дня. Председательствующий – академик Арбузов сказал приличествующие случаю комплименты теме заседания и передал слово члену-корреспонденту Мимо Денег. Томас любил этого старика, который сейчас, грозно выглядывая поверх очков, начал свою речь. Александр Витальевич, как звали этого теоретика в старые времена, был гордостью института и предметом насмешек конкурирующих групп. В беспокойные девяностые он эмигрировал в Израиль, прожил там несколько лет и неожиданно для всех вернулся в Россию с именем Самуил Осипович. Выгнал из своего кабинета нахала Болховитина и продолжил бурную деятельность. Когда его спрашивали, почему он вернулся, старик мялся и ворчал что-то невразумительное. Впрочем, каждую весну он брал отпуск и отправлялся к своим сыновьям в Хайфу. Оттуда возвращался радостный и довольный так, что летние месяцы проводил на академической даче, изредка появляясь в институте, чтобы подстегнуть нерадивых аспирантов и зазнавшихся докторов наук.

      Вот и сейчас, в самом начале своего выступления он помянул о некоторых преждевременных теориях, которые оказались пустышками и завели институт вместо главного на второстепенное направление. Все понимали, о ком идет речь. Самуил Осипович убийственно взглянул на виновника через очки, как бы пытаясь диоптриями увеличить смертоносность взгляда, но тот сидел, уставившись в пол, будто и не слушая выступающего.

      Самуил Осипович мимолетом напомнил о своих заслугах в теории, которые собственно и были причиной странного его прозвища. В бытность ещё Александром Витальевичем, он не раз выдвигал смелые теории, которые бы, наконец, построили стройную картину микромира и даже вселенной. Под эти теории верстались научные программы, создавались большие экспериментальные установки, велись многомесячные исследования. В конце концов ничего не находили,