Талисман Михаила Булгакова. Ольга Тарасевич

обных.

      Разумеется, ни одному из этих лишенных интеллекта и воображения людишек не пришло бы в голову такое, хотя бы отдаленно похожее на то, что он задумал.

      Впрочем, так и должно быть.

      Есть общий биовид и есть его отдельные гениальные представители.

      Такие, как он…

      Человек быстрым шагом углублялся в лес.

      Дачники выбрали освещенную гравийную дорогу, ведущую прямо к поселку, но ему не хотелось, чтобы потом, после того, как все будет кончено, кто-то мог вспомнить его внешность. Путь по лесной тропинке был более долгим и менее комфортным, но человек никуда не торопился.

      Накануне поездки он прихватил с собой фонарик, однако дополнительного освещения не понадобилось.

      Диск полной желтовато-бежевой луны прекрасно подсвечивал шершавые стволы сосен и мягкую душистую траву на обочинах тропинки.

      Возле поляны, плавно переходившей в спуск к реке, человек замер.

      От воды шел легкий туман, разделявшийся на длинные седые пряди.

      Казалось, на траву наброшена сеть таинственного дыма, и вот-вот среди тьмы вспыхнет пламенное зарево костра и вокруг огня затанцуют обнаженные гибкие ведьмы с длинными волосами.

      Открывшаяся перед его глазами картина напоминала кадры из «Мастера и Маргариты»; ту сцену, где Марго перед визитом к Воланду проходит обряд причащения кровью в ночном лесу.

      «Все-таки Бортко – гениальный режиссер, он понимает Булгакова, как никто другой», – пробормотал человек, улыбаясь березам с пышными локонами.

      Налюбовавшись мистическим пейзажем, он снова устремился вперед.

      Тим уже ждал его в условленном месте.

      В ночном полумраке улыбка парня выделялась ярким пятном.

      Человек скептически хмыкнул.

      Тим стойко ассоциировался у него с молодым безмозглым современным поколением. С ничтожными потребителями, отчаянно напрягающими малоразвитые мозговые извилины, пытаясь следовать модному нынче позитивному мышлению…

      От Тима пахло жевательной резинкой, свежим парфюмом и предвкушением приличной суммы бабок.

      – Принес? – поинтересовался человек у Тима, не здороваясь.

      Тим быстро кивнул и вынул из висящего на плече портфеля для ноутбука сверток.

      Он с видимым равнодушием развернул его. Серьги, колье, золотое колечко, серебряный браслет, перстень и портсигар. А вот – то самое, ради чего все и затевалось, – золотая браслетка, талисман Михаила Булгакова.

      Считаных секунд хватило ему для того, чтобы почувствовать: от браслетки идет мощная струя сильной теплой энергии.

      Все верно.

      Настоящая вещь…

      Любимая безделушка гения…

      – Спасибо, – он с любопытством поглядел в голубые глаза Тима. Взгляд у юноши был нетерпеливым и радостным, совершенно не омраченным предчувствием приближающейся смерти. – Я доволен. Я тоже все принес, как обещал.

      Он сунул сверток с антикварными украшениями в спортивную сумку, достал пакет, набитый пачками старательно нарезанной накануне бумаги.

      Сейчас Тим возьмет пакет.

      И, глядя вниз, достанет пачку, попытается извлечь купюру.

      Мальчишка туп, но осторожен; ни за что не уйдет, не убедившись, что его не «кинули».

      В запасе будет максимум полминуты, чтобы успеть достать нож и нанести удар.

      Бить надо наверняка.

      Нельзя допустить, чтобы Тим заорал – дачи находятся отсюда совсем близко, не хватало еще, чтобы кто-то бросился ему на помощь…

      Выдохнув, он нащупал в кармане рукоятку ножа. И сразу же вспорол мягкую беззащитную мякоть живота негромко охнувшего парня.

      К горлу подкатил комок.

      Теплая, терпко пахнущая кровь Тима брызнула ему на лицо. От этого человека сильно затошнило. Но он справился с накатившей дурнотой. И, убедившись, что Тим мертв, устремился прочь…

      Глава 1

      Татьяна Лаппа, 1917 год, Вязьма

      Ребенок во мне все растет. На прошлой неделе Анна, что помогает мне управляться по дому, расшила в талии мое серое шерстяное платье. За работой она все повторяла: «Ох, зачем барыне платье расшивать? Скоро опять сделается оно мало. Я бы для вас лучше сшила платье новое, широкое».

      Объяснять Анне, что нет нужды в новом платье, так как материнству моему не суждено случиться, я не стала. Пару лет тому нашу прислугу ссильничали пьяные мужики. С той поры она малость повредилась рассудком, хотя это и не сказалось на добром нраве ее и на безупречном прилежании.

      – А что доктор, обедать не выйдет? – кричит Анна из столовой, звеня серебряными приборами. – Занедужил барин наш?

      Я молчу. Впрочем, мои ответы Анну не интересуют. Накрывая на стол, она все воркует, что доктор болеет, но надо бы ему поправляться – ведь скоро появится