Звезды сделаны из нас. Ида Мартин

ричину страданий – это ожидания, надежды, мечты…

      Третья истина утверждает, что избавиться от страданий возможно лишь посредством избавления от желаний.

      А вот уже путь преодоления этих желаний – это четвертая истина.

      Было бы здорово, если бы придумали еще и путь преодоления нежеланий. Потому что их у меня всегда намного больше. На первый взгляд может показаться, что нежелание есть желание чего-то другого, но на самом деле это не так.

      Ведь, если я не хочу в одиннадцатый раз тащиться в школу на первое сентября, делая вид, будто безумно рад снова впрячься в каждодневную тягомотину, это вовсе не значит, что у меня есть желание подольше поспать или побездельничать. Я просто не желаю идти в школу, и это, между прочим, доставляет не меньше страданий, чем нереализованные желания.

      Все та же мажорная нота ликования и праздника. Все те же лица.

      Лето пронеслось, словно его и не было.

      В длинный список нежеланий можно было бы добавить и обязанность нести смешливую конопатую первоклашку с колокольчиком. Меня особо никто не спрашивал – Жанна Ильинична просто позвонила и поставила перед фактом. Типа: я высокий и ответственный. Последнее означало, что я буду ходить на все репетиции, сколько бы их ни было. И я действительно ходил, потому что я и правда ответственный. А еще сговорчивый и безотказный.

      Мама сказала, я должен гордиться, что меня выбрали для столь важной миссии, и мне приятно, что она этому рада, но на этом всё. Потому что я прекрасно знаю, как будет дальше. Пройтись перед всеми с первоклассницей на плече – идеальное начало учебного года. Лучшего повода глума для всей параллели и не придумаешь.

      Не нужно обладать третьим глазом, чтобы представить десятки последующих за этим мемов: «Явление чудотворного колокольца», «Посвящение в святые неугодники», «Преображение Святоши перед лицом народа», – но большинство из них будут, конечно, не столь затейливыми и ироничными, а откровенно похабными и тупыми.

      Ничего, разумеется, нового, и все же не сильно заманчивая перспектива.

      – Ой, Святоша, привет! А ты чего с букетом, а не с венком?

      Оборачиваться смысла нет. У Румянцевой такой тягучий и прокуренный голос, что ошибиться невозможно.

      – Че за игнор, Филатов?

      Она резко дергает сзади за рюкзак, от чего, оступившись, я делаю шаг в лужу, и фонтан крошечных брызг оседает на идеально выглаженных штанинах черных брюк. Засохнут – останутся пятна. Мама расстроится.

      Но с Румянцевой лучше вообще не связываться: чем больше ей отвечаешь, тем сильнее она липнет. Поэтому я просто смотрю вперед и считаю оставшиеся до конца дорожки фонари.

      Ночью прошел дождь, но ясное утреннее солнце уже вовсю сверкает на влажной листве деревьев и обещает хороший, все еще по-летнему теплый день.

      – Ты чего там, молишься? – Румянцева пристраивается рядом и хватает меня под руку.

      Из яркой длинноволосой блондинки за лето она превратилась в короткостриженую брюнетку. С волосами ей было лучше, а черный цвет придал симпатичному, но жесткому личику остроты, и она стала похожа на встрепенувшуюся галку.

      – Новый образ? – Я делаю вид, будто мне нравятся произошедшие с ней перемены, и одобрительно киваю.

      – Постриг приняла, – хихикает она. – Одобряешь?

      – Постриг предполагает целомудрие, так что у тебя просто стрижка.

      И кто меня только тянет за язык?

      – Целомудрие? – хохочет она на всю улицу. – А это как? Научишь?

      Теперь уж точно лучше промолчать. Я сам дал ей повод и приготовился расплачиваться по полной.

      – Это та болезнь, которая у тебя? А, нет, твоя вроде называется импотенция.

      На мое счастье, в боковой аллее появляются две ее подружки и активно машут руками. Румянцева притормаживает, чтобы их подождать, а я прибавляю шаг.

      Бледно-голубое небо дышит свободой, а мне все не удается понять: как можно избавиться от страданий, лишившись надежд?

      Кстати, моя мама, напротив, считает, что страдать хорошо и даже полезно и что через страдание человек очищает душу и освобождается от грехов.

      Но мне совсем не хочется страдать. Никак. Ни по-христиански, ни по-буддистски.

      Раньше, пока не заварилась вся эта каша с Мишкой, никто у нас в семье не страдал и все было в порядке, но в девятом классе он связался с нариками и пошло-поехало.

      Мне тогда было восемь. И вначале я и понимать-то не понимал, что происходит.

      Мишка просто вдруг стал пропадать из дома, ссориться с мамой, а когда ее не было, приводил домой странных людей и запрещал рассказывать ей об этом.

      Мама много плакала из-за Мишки, особенно когда его в первый раз арестовали за магазинную кражу. Но тогда ему просто выписали штраф и возмещение убытков. Деньгами помог папа, и все на какое-то время замялось. А через полгода брат исчез. Не так как раньше – поболтаться у друзей пару дней, – а по-настоящему: проходили неделя за неделей, но его не было. В полиции приняли мамино заявление,