Смола. Ане Риэль

и елка нужна была небольшая. Я уже знала, что нам подарят: папа сделал в мастерской невероятно красивую детскую машину, на которой можно было ездить, а мама сшила для нее пару красных подушек.

      Мои родители всегда делали подарки своими руками. Поэтому откуда мне было знать, что другим детям подарки покупают в магазине. Но мне было уже хорошо известно, что люди заводят детей, а дети получают подарки. Мы с Карлом были совсем не похожи на обычных детей. Мы просто радовались тому, что получали. Больше всего мы радовались папе и маме. Ладно, Карл иногда на них сердился, только не мог объяснить – почему.

      Главной новостью того Рождества стала смерть бабушки. С нами такого раньше не случалось, да и с ней – тоже. Во всяком случае, когда она сидела с нами в гостиной в зеленом кресле и не моргая смотрела на елку, выглядела она очень удивленной. Наверное, ей понравилось мое плетеное сердечко из коричневой бумаги, и она рассматривала его. Это бабушка научила меня плести такие сердечки, еще до того, как она сказала папе все то, чего ей совершенно не следовало говорить.

      В тот вечер мы решили, что, прежде чем бабушка отправится дальше, она побудет вместе с нами у елки и получит свой подарок. Ладно, это мы с папой так решили. Скорее даже только я. Мама согласилась только потому, что я начала ныть.

      Я сидела на полу прямо перед бабушкой, и, помню, ее ноги стояли на подставке. Ее сиреневые нейлоновые чулки были настолько прозрачными, что через них просвечивали панталоны, а коричневые ботинки постоянно сладко пахли чем-то, что защищало их от дождя. Это были совсем новые ботинки, купленные в магазине на материке. Так бабушка сама мне сказала. На ней была вся та одежда, которую я нашла в ее сумке: серая юбка, красная блузка и платок с белыми чайками. Это я настояла на том, чтобы мы нарядили ее к Рождеству – нехорошо сидеть на праздничном ужине в домашней сорочке.

      С того самого вечера в ее зеленом кресле никто больше не сидел. Мы просто не помещались в нем – теперь там лежало слишком много вещей.

      Поскольку бабушка не могла сама развернуть свой подарок, мне разрешили ей помочь. Сначала я подумала, что папа и для нее сделал машину, потому что в газетную бумагу был завернут длинный деревянный ящик на колесах. Оказалось, что это гроб. Без руля и красных подушек. И без крышки. «Крышка не всегда нужна», – сказал папа. Единственное, что было внутри, – подушка, которой бабушку задушили утром.

      Потом мы положили бабушку на подушку (на этот раз она была, как следует, под головой, а не на лице), и папа выкатил гроб на улицу. Пройдя мимо поленницы дров, он вывез его в поле за сараем. Карл и я поехали за ним в нашей новой машине, и, конечно же, он сидел внутри, а я толкала, иначе мы бы так и не сдвинулись с места. Потом и мама пришла. Она всегда ходила чуть медленнее.

      Было очень темно, но мы уже привыкли передвигаться в темноте. В тот вечер небо было все затянуто тучами – я не увидела ни звездочки, и даже лес вокруг нашего дома и полей едва можно было разглядеть. С утра было ветрено, но под вечер ветер стих. Снег снова растаял. Рождеству, видимо, в этом году захотелось быть тихим и темным.

      Мы развели костер для бабушки с помощью средства для розжига, газет и очень длинных спичек для камина, с которыми нам, кстати, нельзя было играть (хотя Карл все равно играл). Разумеется, мы сначала сняли с бабушки туфли – они же были совсем новые и защищали от дождя.

      Пламя разгорелось очень быстро, и нам пришлось отойти в сторону.

      Вскоре костер запылал с такой силой, что из темноты показались и кусты на опушке леса, и даже корыто с водой, стоявшее возле сарая. Я посмотрела по сторонам и увидела сзади свою собственную тень, которая танцевала на освещенной пламенем стене сарая, и маму с папой в свете огня. Они держались за руки.

      Я снова посмотрела на бабушку. Она горела. У меня вдруг неприятно заныло в животе.

      – Ей точно не больно? – спросила я.

      – Нет, не переживай, – сказал папа. – Она ничего не чувствует. Она уже не здесь.

      Я забралась в свою машину и еще раз посмотрела на лежавшую в гробу бабушку. Папин ответ показался мне странным. Но я всегда верила тому, что он говорил. Он все знал. Это ведь он рассказал мне, что в темноте не может быть больно. Например, рыбы на дне моря совсем не замечают, что цепляются за наш крючок, а кролики – что застревают у нас в ловушке. «Темнота забирает боль» – так он всегда говорил. «Мы забираем столько кроликов, сколько нам нужно». Именно поэтому такие хорошие люди, как мы, охотились только ночью.

      Было еще одно доказательство того, что бабушке уже не было больно – она ведь не издала ни звука, пока горела. Обычно если у нее что-то болело или ей что-то не нравилось, она кричала. Я никогда не слышала, чтобы кто-то кричал так же громко, как она, когда ей на голову свалилась целая банка тунца. Иногда бабушка могла так разозлиться, что никому мало бы не показалось.

      Когда мы пришли проведать тело следующим утром, оно еще тлело. Или, лучше сказать, не тело, а то, что от него осталось, а осталось уже не так много. Мне вроде бы было немного жаль, что бабушки теперь нет. Я была бы рада, будь она все еще жива. Она пекла такие вкусные блинчики.

      Днем я решила проверить