Совпадение. Виктор Скурат

анемся в каракулях и беспорядке навечно. Ведь никогда не поздно рассказать о себе с чистого листа. Лишь бы в завершение стало набело. Снова и навсегда. Последняя запись – пламенное сердце и жажда очищения! Словно рождение! Найдем чистовик! Пока бьется пульс – еще не поздно!

      Это напутствие действующего лица в книги. Сейчас объясню, что случилось. Я – душеприказчик. Накануне своего таинственного исчезновения он обратился ко мне за помощью. Просьба: корректировать черновики. Как говорят русские, «odna golova – horosho, a dve – luchshe». Вместе, значит, проще. Работа над ошибками. Наиболее, получается, ответственное. Сам, дескать, не в силах. То и дело переписывает звездными ночами, а змей искушения, все-таки, заползает из сердца на бумагу. Клякса за кляксой – и злословная, и очередная рукопись в сундуке под замком. Неудивительно, что однажды обратился ко мне. Будто другому со стороны виднее. Спасибо за доверие. Но моя бумага не белее, чернила не светлее. Я не совершенен. – И это нормально. – Сказал мой литературный заказчик. – «Никто не благ, как только один Бог» Пойми правильно. Я не стал писателем. Мечта не сбылась. Но это не означает, что проиграл. Я хотя бы попробую стать хорошим человеком. А ты, пожалуйста, сохрани мой сундук.

      Так я оказался душеприказчиком. Поначалу назвал новую книгу «Третье лицо». Ибо дневники велись от первого, «я», лица. А теперь – последнего. Я, биограф, с таким же именем, как доверитель. Всего лишь совпадение.

      Кто я? Возраст? Вес? Рост? Цвет глаз и волос? Образование? Место жительства? Национальность? Хм… Разве столь важно для биографа? Он всего лишь в тени книжного персонажа. Даже зачем вопрос национальности? Родина человека – Божье, перво-наперво, Царство. И мне туда возврат запрещен. Но, как говорят русские, «mechtat ne zapretish». Что означает: давайте верить в лучшее!

      Передо мной полный до края сундук. Самые давние листы пожелтели от времени. У бумаги своя осень. Листы соединены железными скрепками. О, сколько труда расшифровать почерк! Я, детектив, навел о нем справки в интернете. Выяснилось, что доля черновиков уже имеет журнальные и книжные публикации. Я, корректор, вмешался в дневники. Тексты, ясное дело, изменились. Я, душеприказчик, поначалу озадачен: чересчур записей! Как, спрашивается, совпадут в одну, по завещанию, книгу? Значит, большая часть останется в тени безызвестности. Ну и ладно. Если читатель и дегустатор заинтересуется, то разыщет некоторые и полные версии в интернете. Ну а в моем исполнение – краткое содержание его жизни. Я, душеприказчик, не затираю, не прячу, но обозначаю и подчеркиваю погрешности. Огромная часть доверителя – погрешности. Но все еще не тухнет вера на чистовик. Что, если, в итоге, получится?

      Я, хранитель памяти, столкнулся и с другой трудностью. Черновики вразнобой, будто мозаика в коробке. Потрачены время и усилия, дабы склеить фрагменты биографии в летописном порядке.

      Я, биограф, не просто-напросто, тяп-ляп, корректировал и переписывал черновики. «Doveray, no proveray», говорят русские. Их странное произношение «р» – словно рык медведя. Национальный акцент. «Doveray, no proveray». Что означает: должно уточнять сведения. Я так и сделал. К примеру, заказчик вспоминает писателя Вчеслава Дёгтева. Были, пишет, знакомы. Я проверял. Я нашел публикации моего персонажа о нем. Я спрашивал в литературных и московских кругах. Того писателя, говорят, после смерти подзабыли. Хотя прежде, считают, недооценили заслуженно.

      Еще мой доверитель рассказывает, как приятель и драматург, Саша Гриценко, написал о них автобиографичную пьесу «Носитель». Ее наградили премией «Дебют» по литературе. Это у русских как бы наша Гонкуровская премия. Пьесу поставили в театрах. Я проверял. Такой случай, по архивам, действительно, был.

      Заказчик также утверждает: неизлечимо болен. Я проверял. Я звонил в госпитали стран, где он был. И зря. Данные о ВИЧ-инфекции считаются закрытыми. В сундуке, тем не менее, я нашел документы, ввиду заболевания. Подтверждение, значит.

      Дневники описывают «Butirskay» тюрьма. Своего рода русская Бастилия. Я посещал это место. Прямого самолета не было. Ибо война. Я добрался с пересадками. Я проверял – мой заказчик там был. Я опрашивал надзирателей и заключенных. Перед тем, правда, рассказал мой книжный замысел. Его тюремные воспоминания, да, соответствуют реальности. Но с оговоркой. Ну, не так, чтобы все соответствует. Я, впрочем, исправил. Я ведь душеприказчик.

      Он, вдобавок, рассказывает о европейских тюрьмах, где был. Я проверял. Я туда звонил и уточнял и о нем, и о содержании дневников. Так и есть – там был. Но и тут с оговоркой. Везде тюремщики, словно хор, сказали, что условия содержания заключенных лучше, чем в дневниках.

      Сверх того, он вспоминает, как прятался в поезде Брюссель-Лондон. Таким образом, пишет, проник на туманный альбион. Я проверял. Я спрашивал иммигрантов и авантюристов, которые тоже так делали. И что там опросы! В нашем городке Кале хватает иностранцев – охотятся на английский поезд.

      Мой доверитель признается, что жил как бездомный в Париже и на Лазурном берегу. Я, следопыт, нашел тех, кто был с ним бок о бок. Спасибо – и подтвердили, и дополнили новыми воспоминаниями.

      Я также уточнял другие сведения. О чем, впрочем, далее. Итого, после моих расследований уместно считать: книга по реальным событиям.