Хранители пути. Карина Сарсенова

и и заставили вернуться на покинутое место.

      – Спасибо, – без тени благодарности тихо вымолвила она, то теряя, то находя себя в потоке вновь обрушившихся на нее впечатлений.

      О, Боже, она и не знала, что ад может быть не только огненным, но и звуковым… То, что выходит за пределы нашей терпимости – вот что такое квинтэссенция подлинного страдания! Невыносимый шум заполнял все вокруг, рывками тащил сознание в омут первобытного ужаса, раздирал беспомощное тело в клочья, давил и изничтожал каждую его клеточку… Или это столь громко стучало ее собственное сердце?

      Снаружи вконец осатаневший ветер с беспощадной целеустремленностью дробил на атомы бестолковую вертолетную конструкцию. Или же это железная коробка с пропеллером разрушала себя сама, столкнувшись с категорически не подчиняющимся ей характером воздушной стихии?

      Меруерт с тоской смотрела в синее небо, крохотным лоскутком дрожащее в запыленном, покрытом следами давнего дождя маленьком иллюминаторе… Легкие облачные перышки не заслоняли, а подчеркивали простирающуюся за ним сияющую бездну, в которой так жалко барахталась якобы надежная летающая машина… Якобы летающая… Что ж, человек, как никакое другое существо на Земле, умел подменять истину иллюзиями и со всей страстью необузданного бессознательного предаваться им… Страх, острыми пиками черных скал медленно, но неостановимо поднимающийся из плотного тумана тревоги, впивался в прячущееся в нем сердце холодными хищными зубьями и заставлял ощутить иллюзорность данного полета. Она не чувствовала полета в безжизненной тяжести этой машины, которая должна быть на земле, как и сама Меруерт… Не добровольно, хотя и по своему выбору, она зависла между небом и землей, между открытым и закрытым состоянием своей души…

      Поток чувств и мыслей оборвался слишком резко, безо всякого предупреждения, и девушка подпрыгнула, в подспудном энтузиазме желая догнать ускользающее от нее, пусть и неприятное, но уже обжитое и оттого безопасное состояние гнетущего беспокойства. Попытка, конечно же, провалилась: вернуться в отжитое мгновение не удалось, но зато получилось, хотя и против воли, полностью погрузиться в проживание нынешнего момента. Резкая боль в языке, усиленная соленым привкусом собственной крови, соединилась в ее восприятии с чрезмерно повелительным, сильным хлопком по плечу в единое неудобоваримое целое – кто-то грубо ворвался на неприкосновенную территорию ее личного пространства, ее души, всегда столь тщательно оберегаемой от любых поползновений извне. Сколько Меруерт себя помнила, ей неизменно нравилось ощущение жизни внутри некоей раковины, створки которой она могла открывать или закрывать по своему усмотрению. Жить за тяжелой броней многослойно окаменевшей самозащиты было куда надежнее, чем довериться восходящему порыву теплого ветра, сбросить с плеч замшелую архаичность былых представлений и взлететь… Взлететь навстречу солнцу. Чтобы воплотить созревшую к реализации мечту.

      Но вместо солнечного света ее окатила черная волна ярости. Кто смеет заставлять ее делать то, к чему она не готова?! Морщась от боли, готовая выплюнуть ее в лицо обидчика кровавым месивом из гнева и страха, Меруерт подняла голову и уперлась взглядом в лицо склонившегося над ней мужчины. Негодование, раскаленной лавой бурлившее в ее душе, вдребезги разбилось о холодный отстраненный взгляд чужих светло-голубых, почти бесцветных глаз. И этот взгляд, присущий любому человеку, одновременно влюбленному в свое дело и абсолютно равнодушного к людям вокруг, испугал ее больше всего того, что неистово пугало раньше. И, как ни странно, именно этот страх оказал столь необходимое отрезвляющее воздействие. Страх, порожденный преобладанием опасно чуждой и опасно близкой воли. Страх, возникающий при проживании прямого взаимодействия с заведомо сильным и враждебным существом.

      Мужчина, одетый в видавший виды некогда оранжевый комбинезон, что-то говорил, уверенно удерживая свое мощное тело в нестихающем потоке вибраций, грохота и гула. Открыв рот, она с благоговейным ужасом взирала на него снизу вверх: немыслимо, он может жить среди этого хаоса! Слова тонули в беспощадном шуме, захватившем крохотное пространство кабины вертолета, до которой неожиданно быстро сжался мир Меруерт. Ни звуков, ни жестов, – но этот ледяной обжигающий взгляд точнее всего передавал смысл произносимых им слов. Мужчина звал за собой. Отказа ему в этом мирке, в его мире, просто не могло быть.

      – Пора! Вставай! – не услышала сквозь шум двигателей, но прочитала она по губам, чьи движения подтверждали выражение нацеленных на нее глаз. Губы, удивительно женственные для такого брутального типа, четко произносили ставшие привычными приказы.

      Подчиняясь внезапно очнувшемуся инстинкту самосохранения, Меруерт ухватилась за надежду, солнечным зайчиком промелькнувшую в ее сердце в ответ на неожиданную мягкость мужских губ… Но, как часто бывает, внешняя форма не отражала внутреннего содержания. Пронзительный взгляд голубых, как бушующее за окном небо, и таких же бездонных глаз, взгляд, направленный прямо на нее, и пригвождал к месту, и сгонял с него одновременно.

      «Подчиниться и бежать», – одна краткая парадоксальная мысль, даже не мысль,