Книга несчастных случаев. Чак Вендиг

бя зацепила та девчонка? – спросил Грейвз.

      Но Риз пропустил его вопрос мимо ушей.

      – Дай мне еще что-нибудь, еще чисел, – сказал он. – Сколько вольт в этом стуле?

      – Две тысячи. – Шмыгнув носом, тюремщик выпрямился.

      – Размеры знаешь? Вес, ширина и все такое?

      – Не знаю, и мне на это наплевать.

      – Зрители будут? Сколько?

      Грейвз повернулся к окну, лицом к которому сидел Эдмунд: окно было закрыто металлическими ставнями.

      – Сегодня зрителей много, Эдди. – Тюремщик назвал его так, хотя они и не были друзьями ни в коей мере, но Эдмунд не стал возражать. – Похоже, люди жаждут увидеть, как тебя поджарят.

      В глазах Карла Грейвза, подобно спичке, вспыхнула жестокость. Эдмунд ее узнал, и она ему понравилась.

      – Да, да, – сказал он, не в силах скрыть свое раздражение. У него зудела кожа, подбородок свело от напряжения. – Но сколько? Точное число, пожалуйста.

      – Двенадцать человек за этим окном. Шесть частных лиц, приглашенных по распоряжению губернатора штата и директора тюрьмы, и шестеро журналистов.

      – И это все?

      – Есть еще те, кто смотрит по видео. – Карл Грейвз указал на видеокамеру в углу, своим бдительным немигающим глазом пристально наблюдающую за стулом, словно опасаясь пропустить то, что сейчас произойдет. – Тридцать человек.

      Риз выполнил вычисления.

      – Сорок два. Хорошее число.

      – Разве? Впрочем, как скажешь.

      Грейвз отступил в сторону, освобождая место второму тюремщику, здоровенному шмату мяса с коротким «ежиком» на голове, словно обработанным газонокосилкой, который, кряхтя, встал и принялся закреплять электроды на обритом наголо черепе Эдмунда. Карл снова шмыгнул носом.

      – Знаешь, а ты особенный.

      «Я действительно особенный», – подумал Эдмунд. Он знал, что это так. Точнее, когда-то знал. Теперь он уже не был абсолютно в этом уверен. Когда-то у него была миссия. Ему были дарованы жизнь, свет и цель. Святая цель, как ему сказали. Благословенная, освященная, в равной степени праведная и нечестивая, однако, если это действительно так, почему он здесь? Пойманный словно муха в медленно сомкнувшийся кулак. Провалился на номере пятом. Всего на пятом! Ему предстояло еще столько работы…

      – В каком смысле особенный? – спросил Эдмунд, потому что хотел это услышать.

      – Этот стул, «Старая коптильня» – у большинства электрических стульев есть свое имя, многие называются «Старой искрилкой», но здесь, в Пенсильвании, «Старая коптильня», – так вот, он стоял без дела с шестьдесят второго. Последним, кого поджарили на нем, был мерзавец Элмо Смит, насильник и убийца. И с тех пор им больше не пользовались. После Элмо было вынесено девять смертных приговоров, но все отменили после апелляции. А затем появился ты, Эдди. Счастливое число десять.

      В голове у Эдмунда Риза замелькали цифры, танцуя кадриль, – никакой математики. Но он упорно искал что-то. Общий рисунок. Истину. Заветное послание.

      – В традиционном смысле число десять не является счастливым. – Эдмунд скорчил презрительную гримасу. – Какой я по счету?

      – Десятый. Я же говорю.

      – Нет, я хочу сказать, сколько до меня? Умерли на этом стуле?

      Грейвз вопросительно посмотрел на рыжего верзилу. Тот его не подвел.

      – До него на этой сковородке поджарились триста пятьдесят голубчиков.

      – Значит, ты триста пятьдесят первый, – сказал Грейвз.

      Эдмунд задумался над этим числом: 351.

      Что оно означает? Потому что если оно не означает ничего, если оно просто приплюсовано к ведру мочи и дерьма, это его убьет. Так, как не сможет убить этот стул. Убьет страшнее, чем этих девчонок…

      «Нет, – строго одернул себя Эдмунд. – Это были не девчонки. А лишь неодушевленные предметы. Каждый со своим номером. Каждый со своим предназначением. Каждый – жертвоприношение». Номер один с двумя хвостиками, номер два с накрашенными ногтями, номер три с родинкой прямо под левым глазом, номер четыре с царапиной на левом локте и номер пять…

      Ощутив прилив удушающей ярости, Эдмунд напрягся на стуле, словно уже пораженный разрядом тока.

      – Успокойся, Эдди, – сказал Грейвз. Затем пожилой тюремщик склонился к Эдмунду, и у него в глазах снова сверкнула злость. – Ты думаешь о ней, ведь так? О той, которой удалось спастись?

      Какое-то мгновение Эдмунду казалось, что его увидели насквозь. Возможно, Грейвз заслужил-таки право называть его по имени.

      – Как ты догадался?

      – О, уж я-то вижу. Я уже довольно долго работаю в отделении смертников, а до того работал в обычной тюрьме. С восемнадцати лет. Сначала человек держится. Не дает себе воли. Но это как приливные волны – набегают на берег и уносят с собой часть песка, день за днем. И скоро человек уже маринуется в нем. Просаливается насквозь, словно кусок свинины. Оно проникает внутрь. И человек вынужден его признать. Я имею в виду зло. Ты знаешь,