Мои литературные святцы. Геннадий Красухин

ружил с Цветаевой до её эмиграции.

      Довольно долго с 1919 по 1934 год работал режиссёром в драматической студии под руководством Вахтангова, потом в театре имени Вахтангова. Для театра написал инсценировку по роману Г. Уэллса «Когда спящий проснётся».

      В Великую Отечественную войну руководил фронтовым театром. В 1945 году был режиссёром Томского областного драматического театра имени Чкалова.

      В 1942 году на фронте погиб младший лейтенант Владимир Павлович Антокольский – сын поэта. Павел Антокольский написал о нём поэму «Сын», за которую получил сталинскую премию.

      Много переводил французских, болгарских, грузинских и азербайджанских поэтов.

      В связи с последними мне хочется процитировать из книги Бенедикта Сарнова «Перестаньте удивляться»:

      «В Баку на какое-то местное литературное мероприятие приехала делегация писателей из Москвы. Был банкет. И во время этого банкета Мир-Джафар Багиров (тогдашний азербайджанский сатрап, человек страшный, говорили даже, что он страшнее, чем его выкормыш Лаврентий Берия) вдруг – ни с того ни с сего – обратил свой неблагосклонный взор на Самеда Вургуна.

      Он погрозил ему пальцем и прорычал:

      – Смотри, Самед!..

      И долго ещё нес в адрес растерявшегося Самеда что-то угрожающее.

      За этим его рычанием слышалась такая лютая злоба и такая неприкрытая угроза, что все присутствующие, особенно москвичи, почувствовали себя неловко. А Павел Григорьевич Антокольский даже не выдержал и вмешался.

      – Товарищ Багиров, – сказал он. – Почему вы так разговариваете с Самедом? Мы все высоко ценим этого замечательного поэта, и мы…

      Багиров обратил на Антокольского свой мутный взор и, склонившись к кому-то из своих топтунов-шаркунов, спросил, кто это такой. Ему объяснили. Тогда, повернувшись к Павлу Григорьевичу, он негромко скомандовал:

      – Антокольский. Встать.

      Антокольский встал.

      Багиров сказал: – Сесть

      Антокольский сел.

      Вопрос был исчерпан. Банкет продолжался».

      Вот в какое страшное время жил Павел Григорьевич Антокольский. И вот какие унижения ему, порядочному человеку, приходилось сносить.

      Стихи у Антокольского были разными. Есть среди них и замечательные. Например «Иероним Босх»:

      Я завещаю правнукам записки,

      Где высказана будет без опаски

      Вся правда об Иерониме Босхе.

      Художник этот в давние года

      Не бедствовал, был весел, благодушен,

      Хотя и знал, что может быть повешен

      На площади, перед любой из башен,

      В знак приближенья Страшного суда.

      Однажды Босх привёл меня в харчевню.

      Едва мерцала толстая свеча в ней.

      Горластые гуляли палачи в ней,

      Бесстыжим похваляясь ремеслом.

      Босх подмигнул мне: «Мы явились, дескать,

      Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,

      А на доске грунтованной на плоскость

      Всех расселить в засол или на слом».

      Он сел в углу, прищурился и начал:

      Носы приплюснул, уши увеличил,

      Перекалечил каждого и скрючил,

      Их низость обозначил навсегда

      А пир в харчевне был меж тем в разгаре.

      Мерзавцы, хохоча и балагуря

      Не знали, что сулит им срам и горе

      Сей живописи Страшного суда.

      Не догадалась дьяволова паства,

      Что честное, весёлое искусство

      Карает воровство, казнит убийство.

      Так это дело было начато.

      Мы вышли из харчевни рано утром.

      Над городом, озлобленным и хитрым,

      Шли только тучи, согнанные ветром,

      И загибались медленно в ничто.

      Проснулись торгаши, монахи, судьи.

      На улице калякали соседи.

      А чертенята спереди и сзади

      Вели себя меж них как Господа.

      Так, нагло раскорячась и не прячась,

      На смену людям вылезала нечисть

      И возвещала горькую им участь,

      Сулила близость Страшного суда.

      Художник знал, что Страшный суд напишет,

      Пред общим разрушеньем не опешит,

      Он чувствовал, что время перепашет

      Все кладбища и пепелища все.

      Он вглядывался в шабаш беспримерный

      На чёрных рынках пошлости всемирной

      Над Рейном, и над Темзой, и над Марной

      Он