Генезис. Антон Овчинников

ессор сделал знак, и молодая помощница подала ему, откуда-то сзади, странную маску с силиконовой трубкой.

      Я ничуть не стеснялся своей наготы, мое тело совсем не выглядело на 53 года – я мог себе это позволить. Улегшись на жесткое пластиковое ложе, я огляделся по сторонам. Белый потолок, с разбросанными на нем неяркими светильниками, белые стены, со стоящими вдоль них непонятными медицинскими приборами и прозрачными шкафами, рождали мысли о какой-нибудь обычной современной клинике, и мне казалось, что предстоит заурядная операция по удалению ничтожного полипа из носа. Но сейчас все было далеко не так заурядно: рождалась история, и Я собирался стать ее частью! Мне хотелось запомнить все подробности, ведь когда я снова увижу это помещение, не будет уже этих людей, не будет ничего, к чему я привык, даже времени…

      Профессор, попросив открыть рот, аккуратно вставил мне в горло силиконовую трубку и плотно прижал к лицу полупрозрачную маску. Веки отяжелели и сами-собой закрылись, мысли стали ленивыми и неповоротливыми, пока совсем не замерли на месте; последнее, что я успел почувствовать – поток холода, обтекающий мое тело…

      «Бред! Уроды какие… Брр! Это ж надо таким чудовищам присниться?! Скорей всего, это после вчерашнего застолья… Зря столько маминого салата съел, а потом еще и выпил папиной браги…» – подумал я, открывая глаза, с неприятной брезгливостью вспоминая чудной сон. Хорошо вчера погуляли – брат женился! Мама такие салаты смастерила, просто супер, за них ей все можно простить. А папа откупорил кувшин со своею лучшей брагой, которую он сварил неделю назад, как раз для этого случая. Да, наверное, я ее и перепил…

      Я открыл глаза – солнце уже было высоко, тонкий балдахин медленно колыхался над моей высокой кроватью, подгоняемый дуновением легкого ветерка из окна. Жаркое дневное светило, через распахнутое настежь окно, успело нагреть мою комнатушку и наполнить ее веселым щебетом птиц, занавески медленно колыхались, задавая такт музыке, рождаемой теплым ветерком и многоголосым щебетом; все вокруг было наполнено умиротворением и красотой жизни, ничего не предвещало грозы и грома.

      – Кзыр! Опять ты еще дрыхнешь?! Все на ногах, ни свет ни заря работают, а ты тут все валяешься!

      «О нет, ма-а-а-а…» – бури страшнее в такое прекрасное утро сложно было себе представить.

      – За что же такое проклятье нашему роду! Все твои братья и сестры работают с отцом с утра до ночи, помогают ему добывать нам пропитание, а ты?! Ты воистину наше наказанье!

      Мать стояла, активно жестикулируя, в дверях комнаты и истошно орала, выпучив свои, и без того большие, глаза.

      – Ма-а, ну хватит орать, у меня живот болит…

      – Ничего у тебя не болит! Обожрался вчера, как обычно! Засранец! Живо бери корзину и бегом в лес, за материалами для отца! И пару орехов принеси!

      Дико не хотелось вставать, да еще к испорченному спросонок матерью настроению, примешивался неприятный осадок от недавнего сна, который, как не пытался я его вспомнить, уже терялся в глубинах памяти, оставляя после себя лишь противное чувство замаранности.

      – Ладно, ладно, давай сюда свою корзину! Сейчас умоюсь и пойду…

      – Умываться с утра надо было, а сейчас уже день, лентяй! Живо в лес, сейчас же! – мать впихнула мне в руки большую плетеную корзину и, сильно сжав мою руку, потащила к выходу.

      – Больно же! Отпусти! – заорал я и хотел было добавить что-нибудь обидное, но, увидев в дверях усталые глаза подошедшего на шум отца, осекся на полуслове.

      – Когда же ты возьмешься за ум, сынок? – с хрипотцой в голосе спросил меня папа. – Посмотри, все твои сверстники уже стали уважаемыми гражданами, некоторые даже купили дома в центре города, а ты все на нашей с матерью шее…

      Отец мягко взял меня за руку и вывел из дома, он стал рассказывать мне, как приятно трудиться на рассвете, когда еще чувствуется ночная прохлада, когда все вокруг радуется первым лучам солнца. Как наполняются этой радостью твои руки, передавая ее работе, какие красивые вещи появляются тогда из-под твоего резца. Я любил отца, он был прямой противоположностью матери, и мог говорить часами о своей работе, увлекая ею даже такого лентяя как я. Да и работая, не покладая рук, можно было заработать на новый дом и стать более уважаемой семьей. Мне почти сразу захотелось ему помогать, а надо было только принести свежих веток и сухой коры из леса.

      «Какая тишина и запустение… Где все? – думал я. – Где медперсонал, где врачи и папарацци, одним словом, где встречающие меня потомки?».

      Ничего не изменилось вокруг: те же белые стены, тот же потолок, с теми же лампами, только все как будто более тусклое, словно подернутое тонкой поволокой. Я моргнул несколько раз, поволока не исчезла. Тогда я встал на дрожащие от долгого сна ноги и подошел к стене. Мои ладони оставили яркие, белые следы на стенах. Я посмотрел на свои ступни – они утопали в чем-то сером, мягком, почти невесомом.

      «Боже мой, это пыль!» – ошарашила догадка.

      – Есть кто живой?! – прокричал я, выглядывая в коридор. Голос оказался осипшим, но, тем не менее, больно резанул, отвыкшие от громких звуков,