Волны. Флаш. Вирджиния Вулф

спящий, не замечающий ни вдохов своих, ни выдохов. Темная полоса на горизонте постепенно яснела, будто выпадал осадок в старой бутылке вина, оставляя зеленым стекло. Потом прояснело все небо, будто тот белый осадок наконец опустился на дно, или, может быть, это кто-то поднял лампу, спрятавшись за горизонтом, и пустил над ним веером плоские полосы, белые, желтые и зеленые. Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.

      Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень – как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.

      – Я вижу кольцо, – Бернард говорил. – Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.

      – Я вижу, – Сьюзен говорила, – как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.

      – Я слышу, – Рода говорила, – звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.

      – Я вижу шар, – Невил говорил, – он каплей повис на огромном боку горы.

      – Я вижу красную кисть, – Джинни говорила, – и она перевита вся золотыми такими ниточками.

      – Я слышу, – Луис говорил, – как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.

      – Смотрите – там, на балконе, в углу паутина, – Бернард говорил. – И на ней водяные бусины, капли белого света.

      – Листы собрались под окном и навострили ушки, – Сьюзен говорила.

      – Тень оперлась на траву, – Луис говорил, – согнутым локтем.

      – Острова света плывут по траве, – Рода говорила. – Они упали с деревьев.

      – Глаза птиц горят в темноте между листьев, – Невил говорил.

      – Стебли поросли жесткими такими короткими волосками, – Джинни говорила, – и в них позастряли росинки.

      – Гусеница свернулась зеленым кольцом, – Сьюзен говорила, – вся-вся в тупых ножках.

      – Улитка перетаскивает через дорогу свой серый тяжелый панцирь и приминает былинки, – Рода говорила.

      – А окна то загорятся, то гаснут в траве, – Луис говорил.

      – Камни мне холодят ноги, – Невил говорил. – Я каждый чувствую: круглый, острый, – отдельно.

      – У меня все руки горят, – Джинни говорила, – ладошки только липкие и мокрые от росы.

      – Вот крикнул петух, будто красная, тугая струя вспыхнула в белом приплеске, – Бернард говорил.

      – Птицы поют, – вверх-вниз, туда-сюда, повсюду, везде качается гомон, – Сьюзен говорила.

      – Зверь все топает; слон прикован за ногу цепью; на берегу топает страшный зверь, – Луис говорил.

      – Гляньте на наш дом, – Джинни говорила, – какие белые-белые от штор у него все окошки.

      – Уже закапала холодная вода из кухонного крана, – Рода говорила, – в таз, на макрель.

      – Стены пошли золотыми трещинами, – Бернард говорил, – и тени листьев легли синими пальцами на окно.

      – Миссис Констабл сейчас натягивает свои толстые черные чулки, – Сьюзен говорила.

      – Когда поднимается дым, это значит: сон кучерявится туманом над крышей, – Луис говорил.

      – Птицы раньше пели хором, – Рода говорила. – А теперь отворилась кухонная дверь. И они сразу прыснули прочь. Будто кто горстку зерен швырнул. Только одна поет и поет под окном спальни.

      – Пузыри зарождаются на дне кастрюли, – Джинни говорила. – А потом они поднимаются, быстрей, быстрей, такой серебряной цепью под самую крышку.

      – А Бидди соскребает рыбьи чешуйки на деревянную доску щербатым ножом, – Невил говорил.

      – Окно столовой стало теперь темно-синее, – Бернард говорил. – И воздух трясется над трубами.

      – Ласточка пристроилась на громоотводе, – Сьюзен говорила. – И Бидди плюхнул на кухонные плиты ведро.

      – Вот удар первого колокола, – Луис говорил. – А за ним и другие вступили; бим-бом; бим-бом.

      – Смотрите, как бежит по столу скатерть, – Рода говорила. – Сама белая, и на ней кругами белый фарфор, и серебряные черточки возле каждой тарелки.

      – Что это? Пчела жужжит у меня над ухом, – Невил говорил. – Вот она, здесь; вот она улетела.

      – Я вся горю, я трясусь от холода, – Джинни говорила. –