Вор. Меган Уэйлин Тернер

репутацию.

      Я окинул взглядом голые скалы, реку, песчаный пляж под ногами. Было видно, что воровать тут нечего. Совсем-совсем нечего.

      Посвящается Сэнди Пассарелли

      Глава первая

      Я сидел в королевской тюрьме. Долго ли? Не знаю. Потерял счет времени. Дни походили один на другой. Единственное различие – с каждым днем я становился еще грязнее. По утрам оранжевое мерцание тусклой лампы за дверью камеры сменялось столь же тусклыми, но ровными лучами солнца, проникавшими в тюремный двор. А вечерами, когда солнечный свет угасал, я говорил себе, что стал на один день ближе к освобождению. Чтобы скоротать время, вызывал в памяти приятные воспоминания, раскладывал их по полочкам и тщательно изучал. Снова и снова пересматривал планы, которые раньше казались такими простыми и понятными, и клялся себе и всем известным богам, что, если выберусь отсюда живым, никогда больше не возьмусь за такое рискованное дело. Безумно рискованное.

      За время, прошедшее после ареста, я сильно исхудал. Железный обруч на поясе стал великоват, но все равно застревал на бедрах. Мало кого из заключенных надолго оставляли в цепях, разве что тех, кого король особенно недолюбливал: графов, герцогов да еще, пожалуй, министра финансов, посмевшего сказать его величеству, что в казне не осталось денег на пустые развлечения. Я не был ни тем, ни другим, ни третьим, но не совру, если скажу, что король меня крепко невзлюбил. Вряд ли он помнил мое имя или кто я такой, но, по-видимому, не хотел, чтобы я ускользнул. Поэтому на ногах у меня болтались кандалы, на поясе – обруч, а на руках – наручники, от которых все равно не было никакого толку. Первое время я стягивал их, но иногда приходилось очень быстро надевать обратно, и на руках появились ссадины. Со временем я перестал снимать оковы – старался не бередить болезненные раны.

      Чтобы чем-то занять голову, я учился ходить по камере, не звякая цепями. Длина цепи позволяла расхаживать от переднего угла камеры через середину к задней стене. Там, в глубине, находилась кровать – точнее, каменная скамейка с тоненьким мешочком опилок вместо матраца. Рядом стоял ночной горшок. Больше в камере не было ничего – только я, да мои цепи, да дважды в день еда.

      Дверь в камеру была решетчатая. Стражники, расхаживая взад-вперед, то и дело поглядывали на меня. Вот она, цена моей репутации. Стремясь к величию, я бесстыдно хвастался своим мастерством в каждом городском трактире. Мне хотелось, чтобы все на свете поняли: я – величайший вор, какого знало человечество со дня творения. Видимо, я приблизился к своей цели. Народ валом валил послушать, как меня судят. Поглазеть на меня заходили все тюремные стражники. Других заключенных хотя бы на время выводили погулять на солнышке в тюремном дворе, я же был неотлучно прикован в камере.

      Один из стражников был особенно настырен. Он норовил подловить меня, когда я сидел, обхватив голову руками, и всякий раз со смехом спрашивал:

      – Ну что? Еще не удрал?

      В ответ я ругал его последними словами. Наверное, это было неразумно, но я, как обычно, не умел держать обиду в себе. И сколько я ни чертыхался, он лишь еще громче хохотал.

      Я изнемогал от холода. Когда меня арестовали и волоком вытащили из трактира «Тенистый дуб», стояла ранняя весна. А сейчас за стенами тюрьмы, должно быть, уже полыхает летняя жара, после полудня горожане спасаются от зноя в своих домах, но в здешние камеры солнце не попадает, и в них всегда стоит промозглая сырость. Долгими часами я мечтал о теплом солнышке, представлял себе, как оно пропитывает городские стены, чьи желтые камни остаются горячими еще долго после заката, как солнечные лучи высушивают нечаянно пролитую воду и капли вина, упавшие в пыль за порогом трактиров, когда горожане – правда, все реже – совершают жертвенные возлияния богам.

      Иногда я подходил к двери, насколько позволяла цепь, и сквозь прутья, через глубокую галерею, обрамлявшую камеры, с тоской смотрел на яркое солнышко, озарявшее тюремный двор. Камеры располагались в два этажа, я находился на верхнем. Двери камер выходили в галерею, а она отделялась от двора каменными колоннами. Внешняя стена, глухая, без окон, была фута три-четыре в толщину и складывалась из огромных камней, которые не могли бы сдвинуть и десять человек разом. Легенды гласят, что древние боги сложили эту стену всего за один день.

      Город взбегал вверх по склону холма, а тюрьма располагалась на самой вершине и поэтому была видна отовсюду. Рядом с ней стояло только одно здание – королевский дом, мегарон. Когда-то здесь же высился и храм древних богов, но его давно разрушили, а базилику новым богам построили ниже, на склоне. В былые времена королевский дом представлял собой истинный мегарон с единственным залом, где стояли трон и очаг, а на месте тюрьмы была агора, рынок, где горожане назначали встречи, а купцы вели торговлю. В нынешних камерах располагались лавки, в которых продавали одежду, вино, свечи, драгоценности, привезенные с островов. Огромные камни, разбросанные по двору, служили трибунами, с которых именитые горожане произносили речи.

      Потом пришли захватчики на длинных ладьях и принесли свои порядки. Они вели торговлю на открытых рынках, разбитых рядом с кораблями. В королевском