Слова, всего лишь слова…. Гертайн Симплисо

      (вместо предисловия)

      Когда-то Корнея Ивановича Чуковского поразили «Листья травы» Уолта Уитмена. Поражённый, он перевёл их на русский язык.

      Я не Чуковский. Но тоже поражённый. Небольшая книжечка Гертайна Симплисо (Certain Simplyso) «Слова, всего лишь слова…» произвела невероятное впечатление. Такое ощущение, будто этот человек знает, о чём думаю, чего хочу, что происходит…

      Свободное стихотворение – это всегда и просто, и сложно. Порой мне хочется назвать такие тексты ритмической прозой. В китайской литературе, к примеру, существует такой особый вид ритмических текстов. Или тургеневские стихи в прозе. Или того же «буревестника революции» Максима Горького. Или… Список можно продолжить.

      Но вот есть Ксения Некрасова. Поэт. Некоторые её стихи – тоже свободные. Но не проза. Скорее всего, Гертайн Симплисо ближе к ней, чем к Тургеневу.

      Он работает в одной из крупных корпораций, связанных с производством продуктов питания. Родился в 1953 году. В его текстах – отзвуки внутренних бесед с Лао Цзы, Катуллом, Платоном, Мих. Кузминым, «Серапионовыми братьями», Готье и другими давно жившими людьми.

      Может быть, что-то из его текстов будет интересно и вам?

Николай Семченко

      Всё повторится

      Посвящается Мишель,

      которая не знает об этом.

      …и всё повторится!

      это правда – не бывает конца:

      горизонт всегда впереди,

      и даже с вершины Эльбруса

      он виден внизу.

      …и всё повторится —

      эта трава, от росы тяжёлая,

      и внезапная радуга в небе,

      и метель холодно-весёлая,

      и мёд на кусочке хлеба,

      и хрупких незабудок наивность смелая,

      и птицы молодой песнь неумелая, —

      всё повторится,

      но мы, из атомов собранные заново,

      притянемся ли друг к другу снова?

      А пока нам

      снятся сны

      не одинаковые…

      Единственный друг

      Ты вошёл без стука —

      в свою жизнь только я

      вхожу так.

      Без одежд и без слов,

      нужных кому-то, только не мне,

      – но и тебе они не нужны.

      Ты не просил принять

      и понять тебя —

      это не нужно,

      если входишь как мятежник в столицу.

      Ни богатство,

      ни слава,

      ни даже любовь

      тебе не нужны —

      я знаю;

      и если за чем ты гнался,

      так это за собственной тенью,

      и однажды в полдень

      наступил на неё,

      как на трофей —

      удачливый охотник,

      ты хотел чего-то ещё…

      Но я так не и узнал – чего:

      ты в дверь постучал – телеграммой:

      тебя больше нет.

      И дверь осталась открытой,

      но в неё никто не смеет входить.

      Читая Сомерсета Моэма

      Я хотел увидеть тебя в 60 лет,

      мне казалось: ты не будешь старушкой,

      а если и будешь – совсем незаметно,

      просто станешь взрослей,

      но бандану не снимешь,

      и, напевая «Леди Джейн»,

      по-прежнему легко нарисуешь на губах улыбку:

      «Привет! А я как раз варю кофе по-мароккански…»

      твоя кошка чихает от перца – как прежде,

      а у меня кружится голова,

      и весь мир – вверх тормашками…

      когда тебе будет шестьдесят лет,

      ты наконец-то выйдешь из монастыря науки,

      весёлая профессорша с кучей званий,

      наград, монографий и оравой учеников

      – великая,

      я так и не понял твоих теорий, а может, и не хотел понять.

      «Привет! Ты прочитал «Театр»?

      – в ответ качну головой: «Дочитываю…»

      Тридцать три года назад

      там, на вокзале,

      ты небрежно втиснула книгу в руку,

      которой я хотел погладить твои волосы,

      взмахнула ладошкой: «Счастливо!» —

      и пошла, не оборачиваясь, и ладошку не опускала:

      счастливо – пока – до свиданья – будь,

      и не забудь о чёрном перце для кофе…

      А потом, уже в другом городе,

      разбирая багаж, я нашёл пластинку

      «Тюльпаны из Амстердама»,

      и на ней