Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы. Н. В. Палибин

ительств советская власть не допустит никогда. С уверенностью можно сказать, что если в оккупированных коммунистами государствах местная армия перестраивается по советскому образцу, хозяйственная система ставится на социалистические рельсы, политическая полиция напоминает советское НКВД, то советские кодексы просто переводятся на местный язык; и таким образом вводятся испытанные уже при строительстве социализма в СССР судебная система и практика.

      Я не участвовал в громких столичных процессах. Я знал о них только из газет. Но вся структура этих процессов, а главное – «подкладка» были мне известны. Я же видел, как преломляется советское законодательство в «низовке», т. е. в нашей обездоленной несчастной деревне, и ей, главным образом, посвящаются эти строки. Насколько позволяли силы и знания, я защищал людей, имевших несчастие попасть под колеса советского «правосудия». Перед моими глазами проходил «страшный суд» – перестройка деревни на социалистических началах; и мне, как защитнику, хотелось временами умереть вместе с моими клиентами.

      Впервые юридическую «помощь» я оказал в 1920 году. В глухую станицу Старо-Джерелиевскую тайно ночью пришел отряд частей особого назначения (ЧОН) в количестве пятнадцати человек. Наутро председатель столичного Совета, бывший клоун бродячего цирка «Рыжий», алкоголик, созвал на площади митинг. С дощатой наскоро сколоченной трибуны он, охрипшим пьяным голосом, ораторствовал о власти Советов, о воле народа и о врагах нового строя, затем стал называть некоторые фамилии по списку и спрашивал собравшихся: «Хороший это человек? Кто „за“, подымите руку». В списке он делал отметки тем, за кого было подано много голосов.

      Присутствующие не подозревали, что они выносят смертный приговор. Наоборот, после речи председателя, говорившего о врагах революции, им казалось, что чем больше они подымут рук, тем сильнее будет защита подозреваемого. Они голосовали за честных порядочных людей, домовитых хозяев, тружеников-хлеборобов.

      Через час после наступления темноты люди, получившие подавляющее большинство голосов, со связанными руками были заперты в сарае при станичном управлении. Я был в это время заведующим детским домом в этой станице. Я слышал, как ночью в отдельной хате, где помещалась наша кухня, кухарки и уборщицы, «красноармейские вдовушки», гуляли с бойцами ЧОНа и распевали пьяные песни. А в предрассветных сумерках двадцать один мужчина и четыре женщины были выведены за станицу и порублены шашками.

      Наутро ко мне в детский дом привезли фуру «пожертвований» для детей, мужскую и женскую одежду, и сложили в кладовой. Вскоре явилось и несколько чоновцев, под тем предлогом, что хотели проверить, как содержатся дети. К этому времени весть об убийстве двадцати пяти человек уже облетела станицу, и дети смотрели на толпу вооруженных чоновцев, как испуганные овечки. Начальник чоновцев, выше среднего роста, широкий, черный как уголь, с волосами, растущими из носа и ушей, слепой на один глаз и со шрамом на лице, спросил меня: «Одежду получил?» Я ответил, что получил. Несколько мгновений длилось молчание. Вдруг один мальчуган сказал:

      – Дядечка, а на одежде-то кровь…

      – Молчи, дурак, это глина, а не кровь, – ответил чоновец. – Пошли, товарищи!

      И группа повалила на кухню опохмеляться.

      Как адвокат по профессии, чем я мог помочь этим несчастным людям, схваченным злодеями, брошенным в сарай и затем казненным? Вся моя юридическая помощь выразилась в том, что я по тайной просьбе родственников ночью, за несколько часов до казни, просунул в сарай несколько листов писчей бумаги и карандаш, чтобы осужденные написали прошения, хотя и не было ясно, кому. И эта передача была самым рискованным предприятием за всю мою адвокатскую работу.

      Я вспоминал в эту ночь дело об убийстве великого князя Сергея Александровича. Его убийцу, Каляева, в царском суде в сенате защищали публично два присяжных поверенных – Тесленко и Жданов. В порыве красноречия Тесленко, высокий красивый адвокат с наружностью русского боярина с картины Маковского, воскликнул: «Довольно лить кровь на весы правосудия, господа сенаторы!» Речи защитников длились не один час и были затем изданы отдельной брошюрой…

      Я же не смел написать даже простого прошения. И кому писать, когда самогон решил уже все. Не знаю, что написали осужденные. Может быть, последнее «прости» жене, матери или детям. Может быть, они ждали рассвета в темном сарае, чтоб написать утром самому «товарищу Ленину», и провели ночь в мучительной тоске и думах.

      И вот пролетарское правосудие свершилось. С гармошкой и песнями чоновцы, лежа на подводах, уехали из станицы, гоня перед собой несколько голов крестьянского скота и овечек. Это было «конфискованное» имущество казненных. Когда обоз проходил по станице, один из чоновцев, любивший играть на «скрипочке», остановил фуры и зашел к местному учителю, у которого была скрипка. Тот не хотел ни отдать, ни продать ее. Тогда любитель музыки убил из револьвера учителя и взял его скрипку. Обоз пошел еще веселее, с гармошкой, песнями и скрипкой.

      Начиная свою повесть о советской судебной системе, я думаю, что не сделал ошибки, описав картину революционного суда. К сожалению, советское «правосудие» и сегодня остается точно