Своё возненавидел. В спорах о русской интеллигенции. Александр Блок

ую и пророчески-страшную характеристику ХХ века дал в своей поэме «Возмездие» Александр Блок:

      Двадцатый век… Еще бездомней,

      Еще страшнее жизни мгла

      (Еще чернее и огромней

      Тень Люциферова крыла).

      Пожары дымные заката

      (Пророчества о нашем дне),

      Кометы грозной и хвостатой

      Ужасный призрак в вышине,

      Безжалостный конец Мессины

      (Стихийных сил не превозмочь),

      И неустанный рев машины,

      Кующей гибель день и ночь,

      Сознанье страшное обмана

      Всех прежних малых дум и вер,

      И первый взлет аэроплана

      В пустыню неизвестных сфер…

      И отвращение от жизни,

      И к ней безумная любовь,

      И страсть и ненависть к отчизне…

      И черная, земная кровь

      Сулит нам, раздувая вены,

      Все разрушая рубежи,

      Неслыханные перемены,

      Невиданные мятежи…

      Понятие «возрождение» чрезвычайно близко Серебряному веку: оно осознавалось изнутри и как подъем, бурное развитие, и с привычным семантическим аспектом возврата, повторности, восстановления после катастрофы. В философии параллельно развивались славянофильские и западнические идеи, в культуре возрастал интерес как к русской, славянской культуре, фольклору, народному искусству, так и к европейской культурной традиции, Средневековью, античности, ориентализму.

      Суть этого двуединства удачно сформулирована Н. А. Бердяевым: «К слишком временному и тленному в прошлом нельзя вернуться, но можно вернуться к вечному в прошлом».

      Философ ощущает Серебряный век одновременно возрождением и концом ренессанса: «В религиозных и мистических движениях конца XIX и начала ХХ века, которые для этой эпохи очень характерны и идут на смену течениям позитивным и материалистическим, также обнаруживается характер антиренессансный и антигуманистический».

      Более того, Бердяев не просто осознает антиренессансность ряда течений в культуре эпохи, например, религиозного сектантства, но и прямо определяет ее упадочность: «Упадочность культуры есть ее истончение и усложнение, есть все увеличивающаяся дифференциация, уводящая от первоначальной органической цельности, возрастающая оторванность от жизненных источников».

      Феномен возрождения-декаданса Бердяев рассматривает как один из основных и самых острых вопросов философии культуры. Он прямо указывает на амбивалентность этих феноменов: «Человек упадочный вдруг оказался способным проявлять силу, которую привыкли ждать лишь от человека варварского, со всеми положительными и отрицательными свойствами варварства».

      «Нет больше домашнего очага. Необычайно липкий паук поселился на месте святом и безмятежном, которое было символом Золотого века. Чистые нравы, спокойные улыбки, тихие вечера – все заткано паутиной, и самое время остановилось. Радость остыла, потухли очаги. Времени больше нет. Двери открыты на вьюжную площадь» – такой, потрясающе выразительный образ безвременья дает Александр Блок в статье с соответствующим названием.

      Раскрывая дальше суть безвременья, поэт дает еще один удивительный образ: «Лицо девушки вместе смеется и плачет. И рябина машет рукавом. И странные люди приплясывают по щебню вдоль торговых сел. Времени больше нет. Вот она русская действительность – всюду, куда ни оглянешься, – даль, синева и щемящая тоска неисполнимых желаний».

      Блок ощущает эпохальную значимость своего времени: «Значительность пережитого нами мгновения истории равняется значительности промежутка времени в несколько столетий».

      К. Маковский. Оленька (Портрет дочери)

      И на фоне всего этого, на фоне политического террора, первой русской революции образованная часть общества возвращается к вечному русскому вопросу «Кто мы?».

      Спор этот, спровоцированный, прежде всего, ужасами революции 1905–1907 годов, в которой и общество, и власть проявили себя отнюдь не с лучшей стороны, возвращает русских мыслителей к давнему вопросу о природе и сути русской интеллигенции, о ее роли в жизни общества, истории страны.

      Не секрет, что интеллигенция в России никогда не рассматривалась просто как некий социальный слой или группа людей, объединенных определенным родом занятий (умственным трудом), невозможно к ней было применить и принятое на Западе обозначение «интеллектуалы».

      У нас интеллигенция, чрезвычайно пестрая по социальному составу, трансформировалась в своеобразную субкультуру, в которой занятие интеллектуальным трудом, как главный признак группы, отошло на второй план. Более того, понятия «образованный класс» и «интеллигенция» в понимании русского общества почти сразу разошлись и даже стали во многом противопоставлены друг другу. Достаточно быстро, еще в первой трети XIX века одним из основных (если не самым основным) признаком русского интеллигента стало ярко