Настоящая Любовь. Нина Князькова

      – Сколько? – Спросила, набегу надевая маску.

      – Двое. Мать с сыном. На ней две царапины, а у ребенка ушиб грудной клетки, два раза сердце заводили, пока реанимация ехала. Алексей Климентьевич говорит, что оперировать нужно немедленно. Ребенок с патологией был, на следующей неделе плановая операция на сердце у нас должна была проходить. А видишь, как оно вышло. – Причитала бегущая рядом Верочка.

      – Беляевы? – Вдруг остановилась я, сообразив, о ком речь. Она часто закивала. Я мысленно застонала. Там и так сложный случай, ребенок почти все время на ИВЛ находился, так еще и стрессовая ситуация и ушиб. Алексей прав, оперировать нужно сейчас.

      – Люб, давай быстрее. Счет на секунды. – Рыкнул светило областной медицины, на которого уже натягивали перчатки.

      Быстренько вымыла руки, привычно нажала на кран локтем, позволила одеть мне перчатки и встала на свое место у стола с инструментами. Сегодня двадцать два года ровно, когда я ступила на эту скользкую дорожку под названием: «Подай зажим, принеси салфетку». В последние шесть я еще и периодически ассистировала Леше в связи с острой и хронической нехваткой медперсонала.

      – Давление падает. – Анестезиолог четко контролировал ситуацию.

      – Ждем критического момента, потом колем. Мне нужно ушить перегородку. – Спокойно отозвался кардиохирург и вдруг спросил. – Люб, что видишь?

      – Желудочек…, если расширить сосуд, заработает сам в полную силу. – Отозвалась, подавая расширитель.

      – Умница. – Пробормотал он, и принялся за дело.

      Я, затаив дыхание, следила за его работой. Ювелирной. Доля миллиметра хоть в какую-то сторону, и все. Алексей протолкнул расширитель, плотно вставив его в стенки сосуда, и в несколько коротких взмахов прикрепил перегородку

      – Можно колоть. – Разрешил он, выдохнув. – Люб, выживет? – Привычно спросил он.

      Я вдохнула.

      – Леш, я не талисман бригады. Я медсестра. – Напомнила, подавая нужные инструменты без напоминаний.

      – На вопрос ответь. – Рыкнул он.

      – Выживет. – Кивнула. – Свою жизнь положу, а его сердце будет биться.

      Почувствовала, что в груди несильно кольнуло. Эк, я распереживалась. Однако, ребеночка было бы очень жалко, если что. У каждого врача, который находился сейчас здесь, в операционной, было свое личное кладбище. У каждого. Мы тоже не железные, и за каждого, кто ложился на этот стол, готовы были жизнь отдать. Особенно за детей. Но жизнь отдать сложно, когда уже поделать ничего нельзя. Я прекрасно помню, как выла в подушку после первого «потерянного» пациента. Помню, как совсем еще юная Верочка дрожала в углу, пытаясь сдержать рыдания… Помню, как Алексей нервно курил, после каждого такого случая. Костя, анестезиолог, пил разбавленный спирт. Молча. И сейчас мы все это переносили молча… после первого раза. Мужики никогда не плакали, не могли, наверное. Нам, бабам, в этом плане легче. Хоть выреветься можно. Но тоже уже не могли, почему-то. Смозолили слезные железы, наверное.

      – Операция прошла успешно. – Проворчал Алексей и вышел из операционной.

      Привычно убрала все инструменты в лоток, который уйдет на стерилизацию.

      – Кость, в реанимацию его, и медсестру толковую из ваших поставь. – Попросила.

      Костя, крепкий тридцатилетний парень кивнул. Оставила приборку Верочке и толкнула дверь.

      – Тебя ничего не смутило во время операции? – Леша снимал стерильную накидку.

      Сняла перчатки и выбросила в ведро.

      – Давление падало быстрее, чем обычно, а сам пациент был слишком слаб после перенесенного стресса. – Кивнула, понимая его опасения. – Леш, он выживет. Он один у матери, она же без него изведется. Я присмотрю ночью. Ты домой?

      – Нет, – покачал он головой. – Останусь сегодня с вами дежурить.

      – Мамочкин снова решил подмениться? – Вскинула голову.

      – Третий раз за месяц. – Поморщился он. – И он Лавочкин.

      Я скривилась. Да хоть Палочкин, маменькиным сынком, которому все и всюду должны, он от этого быть не переставал. Не был бы сыном именитого профессора, давно бы его из медицины убрали. Поэтому наша бригада и брала на себя почти все операции, и ответственность за их исход тоже.

      – Где мать ребенка? – Спросила, смывая перчаточный тальк с руки.

      – В комнате ожидания была. – Он тяжело вздохнул. Не любило у нас светило кардиологии с родственниками разговаривать.

      – Я поговорю, Леш. Иди, отдыхай. – Потрепала его за плечо. Он благодарно улыбнулся.

      С Алексеем мы были знакомы с института, он учился на кардиолога, я осваивала сестринское дело. Именно он заразил меня идеей спасать людские сердца. Такие хрупкие и в то же время абсолютно совершенные. Мы с самого начала сработались с ним, и после всегда стремились работать в одной бригаде. Вот только друг за двадцать два года умудрился завести семью и двух сыновей, один из которых сейчас активно грыз гранит, завещанный Гиппократом. А вот я… У меня даже рыбок не было, потому что сдохли бы с голоду. Родители