Авалон. Александр Руж

а, чье мужественное лицо с высоким лбом и пышными усами было хорошо знакомо по фотографиям в передовице «Правды» и агитплакатам времен Гражданской войны. Больной ободряюще улыбнулся и сказал, что готов. На его нос и рот накинули сложенную в несколько слоев марлю, на которую анестезиолог начал капать из склянки эфир.

      С Розановым в этот момент происходило что-то не совсем объяснимое. Всегда уравновешенный и уверенный в себе, он переминался с ноги на ногу и нервно стискивал в руке скальпель. Лысая макушка, обрамленная валиком редких волос, покрылась испариной. Матерчатая маска скрывала щеки, и никто не видел, как по ним пробегал тик. Однако пожилой анестезиолог, знавший Розанова двадцать лет, заметил неладное и шепотом спросил:

      – Владимир Николаевич, порядок?

      Его работа требовала оперативности и четкости, поэтому он и речь свою выстраивал предельно скупо, научившись обходиться совсем без глаголов.

      – Да! – ответил хирург чересчур резко и вгляделся в осовелые, но по-прежнему открытые глаза пациента. – Почему он не спит? Сколько влили эфига?

      Потомственный дворянин, привыкший с детства говорить по-французски, он заметно грассировал.

      – Шестьдесят граммов. В три раза больше нормы…

      – Лейте еще. Или вот что… Добавьте хлогофогму.

      – Сочетание с эфиром – опасность, – заикнулся анестезиолог. – Остановка сердца…

      – Делайте, как я сказал! Сегдце у него отменное, дай, ог каждому.

      После ударной порции наркоза больной наконец заснул. Розанов слегка подрагивавшими руками вскрыл брюшную полость.

      – А язва-то зарубцевалась! – воскликнула молодая медсестричка, заглянув в кровавую дыру – Зря только резали. Будем зашивать?

      – Ни в коем случае. – Розанов хищно вонзил скальпель в сочащуюся плоть. – Пговегим заодно желудок, печень, слепую кишку…

      – Сердечная деятельность слабеет! – с тревогой заметила медсестра, державшая на груди пациента щупальце стетоскопа.

      – Выдегжит… Опегигуем дальше!

      Ассистенты переглянулись. Испарина на лысине научного светила превратилась в крупные капли пота, они стекали на брови, заливали глаза. Стекла очков покрылись туманной поволокой. Склонившийся над неподвижным телом хирург походил на одержимого, который механически выполняет действия, не очень-то осознавая, что именно он творит.

      Через час с небольшим пациента с изрезанными внутренними органами заштопали, а сутки спустя он скончался от сердечного паралича.

      Впрочем, брать это событие за точку отсчета будет с нашей стороны некорректно, ибо тремя месяцами ранее свершилась еще одна трагедия, так же мало поддающаяся логическому обоснованию, как и случай в Солдатенковской больнице.

      Легендарный военачальник, кавалерист-рубака, отдыхал от ратных дел на берегу Черного моря, в небольшом поселке Чабанка, в тридцати километрах от Одессы. Утомленный шумихой вокруг своей персоны, он мечтал пожить на юге тайно, но о его приезде мигом узнали местные, и с тех пор отбоя не было от посетителей, желавших лично засвидетельствовать почтение герою. Так пролетел отпуск, настала пора возвращаться в Москву. В последний вечер его пригласили выступить в пионерском лагере, где он в сотый, если не в тысячный раз рассказывал, как крошил в капусту банду атамана Антонова. А после, уже почти ночью, красные командиры, квартировавшие неподалеку, решили устроить торжественные проводы. Он пошел с неохотой: ему надоели бесконечные чествования, льстивые речи и однообразные тосты. Жена уже собрала чемоданы, подготовившись к утреннему отъезду.

      Проводы не задались. Звенели стаканы, звучали здравицы, а виновник торжества сидел, свесив большую, тщательно обритую и блестевшую, как бильярдный шар, голову, ко всему безучастный и молчаливый. Так прошло три часа. Он поднялся, скупо поблагодарил за ужин, попросил жену уложить маленького сына, а сам задержался еще на несколько минут, чтобы переговорить с кем-то из нужных людей. Окончив разговор, он направился к дому, в котором остановился с семьей на время отпуска. Из-за темноты, смолистой и почти непроглядной, как всегда бывает летними южными ночами, он не видел, что за ним крадется человек с «наганом». На небосклоне мерцали только крошечные звезды – отблески далеких, никому не ведомых миров.

      На углу главного корпуса, в котором размещалось большинство отдыхающих, прославленный полководец замедлил шаг – ему захотелось подышать ночной прохладой. Чтобы не сбиться с дороги и не натолкнуться на препятствие, он зажег спичку и осветил ею пространство подле себя.

      Тут его и настиг убийца. Первая же пуля разорвала аорту, и герой погиб на месте. На выстрелы прибежали курортники, примчалась расхристанная жена. Она схватила запястье мужа – пульс не бился.

      Окровавленный труп перенесли на веранду, уложили на дощатый настил. Зажгли все светильники, какие попались под руку, кто-то протелефонировал в одесскую милицию. Пока жена рыдала над убитым, все гадали, кто мог совершить это святотатство, покуситься на всенародного любимца, которому толпа исступленно аплодировала, куда бы он ни приезжал.

      Терзаться