C-dur. Алексей Ефимов

взяла кружку с отбитой по кругу эмалью и сделала глоток пива.

      – Айн момент! – Саша спрыгнул с кровати. – Повысить градус?

      – Не-а, не надо, мне хватит.

      Вика сидела на койке в позе полулотоса, с раздвинутыми коленями и скрещенными лодыжками. Трусиков на ней не было, и черная майка мягко лежала на бедрах.

      Саша завис на мгновение.

      – Нравится? – она улыбнулась.

      – Да.

      – А мне нравится, как ты смотришь.

      Сделав ерш из пива и водки, он вновь скользнул взглядом по голым ногам Вики и взял в руки старенькую гитару:

      – Что играем?

      – Цоя.

      – Что именно?

      – Что хочешь.

      – Все.

      Он протянул руку, провел ладонью по внутренней стороне бедра Вики – двигаясь от колена вверх – и забрался под майку.

      – Мало было? – Вика улыбнулась.

      – Да.

      – В чем тогда дело?

      Он отставил гитару в сторону.

      Обняв Вику, он поцеловал ее в то место, где на шее бился пульс. Прижав зубами маленькую жилку, он отстранился через мгновение и посмотрел на следы, оставленные на коже зубами:

      – Можно я выпью крови?

      – Мне для тебя не жалко. – Глядя в его подернутые водочной дымкой глаза, Вика придвинулась ближе и закинула руки за шею. – Пожалуйста…

      Их губы встретились.

      Желтый ущербный месяц с завистью смотрел на них из распахнутого настежь окна студенческого общежития.

      Он одиноко висел в темном небе над городом.

      ***

      Через несколько минут Саша снова взял в руки гитару:

      – Ready?

      – Да.

      В глазах у Вики марево. Медленно тает улыбка. Она не здесь. Где-то там.

      Он улыбнулся и ударил по струнам. Сыграв вступление, он запел звонким чистым голосом:

      «Начинается новый день,

      И машины туда-сюда.

      Раз уж солнцу вставать не лень,

      И для нас, значит, ерунда.

      Муравейник живет,

      Кто-то лапку сломал – не в счет.

      А до свадьбы заживет,

      А помрет – так помрет».

      Покачивая головой, Вика подхватила припев:

      «Я не люблю, когда мне врут,

      Но от правды я тоже устал.

      Я пытался найти приют,

      Говорят, что плохо искал.

      И я не знаю, каков процент

      Сумасшедших на данный час,

      Но если верить глазам и ушам,

      Больше в несколько раз».

      Песня летела в темное небо позднего майского вечера.

      Внизу, на лавке, пили пиво студенты и ржали как кони. В пятиэтажке напротив гас свет. Там бюргеры шли спать, жалуясь на пьянку под окнами.

      Теплые весенние запахи смешивались в комнате 600 с легким алкогольным амбре.

      Было девятое мая девяносто шестого.

      Вика и Саша вернулись с праздничного салюта на площади Ленина. Там при каждом залпе орудий пьяные массы орали с надрывом «Ура-а-а!» и «О-о-о!», а сила эмоций определялась мощью и красотой залпов и степенью алкогольного опьянения. Это был праздник жизни для нескольких тысяч зрителей, яркая вспышка в серости будней. Вика и Саша стояли на граните у ног бронзового Ленина ростом в шесть метров, а вокруг, сколько хватало глаз, бурлило море: плечи, головы, вскинутые вверх руки. Когда последний залп сотряс окрестности и в черном небе над площадью лопнул красный огненный шар, Вика и Саша вернулись в общагу. Они шли по спящему Центральному парку, по главной аллее, мимо выключенных аттракционов и темных киосков «Мороженое», останавливались и целовались.

      В общаге они время зря не теряли.

      Сашины соседи по комнате разъехались по мамам и папам, поэтому на целых три дня комната была в их полном распоряжении. Три дня! Это не случайное стечение обстоятельств. Саша сам выковал свое счастье, зная о планах соседей. Он съездил к родителям, в дымный Новокузнецк, на прошлой неделе – когда здесь пили без просыху в честь Первомая и выбили дверь в туалете – а сегодня остался с Викой, жаркой девушкой из края бледных нефтяников. Только два раза в год, на летних и зимних каникулах, она летала на родину, в Нефтеюганск, и это было грустное время для них обоих. К счастью, сейчас они вместе. Впереди у них два дня, полные секса и сладкой романтики.

      В комнате номер 600 площадью пятнадцать квадратов, где жили трое студентов Новосибирского института народного хозяйства (он же НИНХ или Нархоз), этим вечером был идеальный порядок: пол вымыт, залежи грязной посуды вычищены, а местная рыжая живность спряталась от страшной, пахнущей смертью тряпки. Сразу видно – женщина в доме.

      Интерьер не отличался