Чужая невеста. Григорий Жадько

ая невеста

      Автор приносит извинения, если что-то будет непонятно. Эта книга является продолжением книги "Страна расстрелянных подсолнухов"

      Прощайте дороги войны

      Данила поехал по форме, пришлось купить с рук, отдать последние свободные деньги. Его, в госпитале, исчезла в неизвестном направлении. Эта была пару раз стираная, но вполне приличная, может даже с мертвяка, но не дорого. Пришлось только спороть с рукавов красно-синие шевроны «Новороссии».

      Данила поискал в ящиках тумбочки, не забыл ли чего. На дне последнего, в самом конце, обнаружил надпись: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем. И если долго всматриваться в бездну, бездна начнет всматриваться в тебя. Ницше».

      – Кому-то делать было нечего – усмехнулся он.

      Он не мог предположить, что надпись окажется отчасти пророческой, и его поездка будет далеко не такой безобидной, как можно было предположить.

      В открытое окно влетел зеленый плоский жук и сделав круг по палате, опустился на его плечо.

      – Однако! – он щелчком отправил его обратно. – Лети дружок!

      Данила аккуратно уложил в рюкзак: нарезанную булку хлеба из столовой, пару черствых ватрушек, десяток мелких яблок, что валялись в холле на общем окне и половину рулона туалетной бумаги из туалета. «Простите ребята!»

      Вот и прощание накоротке с теми, кто оставался. Он ни с кем так и не сдружился: его не приняли. Он был для них чужой. «Пусть так. Они имеют на это право».

      Но не повидаться напоследок с дворником – дядей Пашей, он не мог.

      В узкой, как пенал пристройке, можно было сесть только на кровать с продавленной панцирной сеткой, которая была застелена серым солдатским одеялом, но он не решился. Жилище дяди Паши не радовало уютом. Мутное одностворчатое окно, заклеенное с зимы бумажными полосками с клейстером, никто не распечатывал, а на больничной тумбочке, застеленной газетами, примостилась плитка и чайник с приваренным носиком. Не выбивались из общего ряда и кружки, доброго коньячного цвета от заварки, которые стояли на облупленном подоконнике.

      – Выписали?! – улыбнулся старик, увидев его тощий вещмешок на плече.

      – Да-а-а! – чуть смущаясь произнес Данила. – Вот зашел!

      Лицо у дяди Паши было морщинистое, как печеное яблоко и такое же коричневое от загара, а руки жилистые, со вспухшими синими венами; а если он улыбался, то морщин добавлялось, и это старило его, но это бывало редко.

      – Ты же еще мешок с костями, а не человек?! – бросил он, не выбирая выражений.

      – Если в зеркало не смотреться – то нормально!

      – Ну если так, то да! – тяжело вздохнул он и провел по волосам загорелой до черноты рукой. – Что от матери больше денег не дождался?!

      – Война! Наверно сами на мели, но на дорогу должно хватить.

      – Точно?

      – Не знаю. На пределе, но думаю, не пропаду.

      – Я бы тебе дал, но сам понимаешь, откуда их взять. Слушай! Есть рыба холодная, Федора дала. Я не ел. Возьми.

      – Может не стоит? – смутился парень.

      – Да бери на дорожку!

      – Ну не откажусь. На вечер. А я тебя сигареткой угощу. Пачку из НЗ, специально на отъезд берег.

      Они вышли, закурили. Молодой человек незаметно положил на подоконник еще парочку сигарет. Вообще они были вне войны, старались в разговорах обходить острые углы, но не в этот раз.

      – Никогда нельзя доверять государству. Никакому. Никакому и никогда! – хрипел дворник, глухо покашливая.

      Данила молчал. Сизый дым струился к шиферному потолку навеса и обнимая край, стремился ввысь.

      – Им вы нужны здоровые. Все эти: присяги, клятвы, знамена – чтобы вы были послушные. А что бесплатно досталось – никогда не ценится. Это закон жизни. Молодые-то они безголовые и бессмертные. Каждый думает, что он то – не умрет. Но это иллюзия, самообман. А покалеченные, безрукие и безногие никому не нужны.

      Он надолго закашлялся и добавил:

      – Ну зря я так! Извини дурака! Ты же проститься пришел.

      Данила примирительно похлопал его по натруженной тыльной стороне кисти. Он его понимал. Дядя Паша всегда переживал за них желторотых.

      – Когда мне было столько лет как тебе, – просветлел он лицом, глядя в пустоту, – я тоже возвращался с войны. Голодное, но хорошее было время. Победа грела! Одна рука на перевязи, в другой самодельный костылек, но домой. А девок сколько было! Ты не представляешь!

      – Они и сейчас есть! – улыбнулся Данила.

      Он вздохнул и добавил, не обращая внимания на его реплику:

      – В ситцевых платьишках, с косами, бантиками – кровь с молоком! … Так что не отчаивайся! Много я таких молодых парубков в черных мешках в подвал сносил. Тащу, а сердце заходится. За что их?! Тебе с простреленной насквозь башкой – еще