Вчерашние небеса. Игорь Плетинский

ночи в трудах и моленьях в монастыре Сен-Аппрей, что недалеко от славного города Амьен… Пишу эти строки, ибо выполняю последнюю волю друга моего, почившего в бозе 12 декабря 1547 года, подле ложа которого я единственный находился до самой его кончины.

      История сия началась за год примерно до смерти сего скромного монаха, носившего имя брат Рене, а в миру как звали его – Господь знает…

      Обитель наша, управляемая твердою и мудрою рукою настоятеля, отца Гийома, всегда была пристанищем истинных сынов Божьих, неустанно и радостно поддерживающих и крепящих основы Святой Католической церкви, ибо, как мудро сказал кто-то: “Militat spiritum, militat gladio” – церковь святая воюет не токмо духом, но и мечом. Сие не говорит о том, что мирные монахи с оружием в руках сражались против врага. В монастыре нашем собраны были именно воины духа – те, кто, зная грамоте, умели перевести и размножить слово Божье, дабы оно птицею летело во все концы нашей милой Франции. Но что-то я отвлекся.

      Брат Рене появился у нас весною, когда первые ростки под солнцем Господним уже тянутся к небу. Был он невысок ростом, худощав, но крепок, и глаза его цвета нормандского неба были добрыми и, казалось, всегда открытыми миру и благочестию. После пострига определен был сначала в помощь брату Эммериху на кухню. Тихо и тщательно исполнял он нехитрые свои обязанности, пока помощник настоятеля, суровый и желчный брат Жак, зашедший случайно туда, не нашел некий листок бумаги, испещренный письменами. Строго вопросив, кто вместо трудов праведных занимается сей чепухою, он услышал в ответ робкое “Я…” брата Рене.

      – Так ты разумеешь грамоте? – вопрошал брат Жак.

      – Да, – ответствовал Рене, – и латынь знаю немного…

      Ничего не ответив, брат Жак удалился, однако вскорости брата Рене перевели в библиотеку, под начало брата Клода, коего обширные знания способствовали тому, что шестеро смиренных монахов, усердно трудясь, переписывали и изучали труды столпов церкви, коих в монастыре (не столпов, конечно!) было предостаточно. Там я впервые и встретился с ним. Его живой ум, связная речь, молодость и искренность подкупили меня, к тому же он был отличным рассказчиком, сочиняя всякие выдумки, а я, в силу натуры скромной моей, – благодарным и единственным его слушателем. Мне нравилось слушать истории, которые он рассказывал, а было их у него… Клянусь святым Яннуарием, я не знал ни одного такого выдумщика! Мало того, он, вольнодумец, их записывал, а так как с бумагою и пергаментом было трудно, то писал он на чем угодно, даже на лоскутах старой рубахи, используя мелкие угольки, украденные из кухни. Но самое замечательное было то, что он клялся мне, хитрец эдакий, что видит во сне чудеса! Но вот что зрит он во время снов своих, отказывался мне рассказывать. “Не пришло время!” – улыбаясь, говорил он тихо.

      Однажды после вечерней мессы, когда понадобилось срочно переписать некий трактат для его светлости епископа Амьенского, мы остались с Рене в библиотеке вдвоем. Усердно орудуя перьями, трудились мы, пока он не нарушил молчание, прерываемое лишь скрипом перьев.

      – Брат Жерар! – окликнул меня Рене. – Я думаю, пришло время и тебе узнать…

      – Что?

      – То, что снится мне, вернее, то, что вижу я во снах своих…

      – Помилуй, Господь! Неужто видишь ты такое, что и сказать страшно? А вдруг это козни дьявола? Во сне, когда разум отдыхает, самое время для совращения!

      – Успокойся, это не Сатана и не демоны-искусители. Не вино и женщины, нет там греха…

      – Так что же видишь ты, любезный друг мой?

      Брат Рене задумался.

      – Знаешь ли… сии видения настолько непонятны, что и не знаю, как рассказать. Одно мне ясно: я не в силах более таить это в себе, ибо не могу понять суть сего… Пусть ученые мужи, изучившие множество книг, толкований и писаний, попробуют…

      – Так что же это? – От нетерпения и страха я весь покрылся испариной.

      – Я вижу… Не знаю, может, это то, что ждет нас…

      – Ты видишь будущее?

      – Может быть.

      – И что, что же там?!!

      Брат Рене, склонив голову, закрыл лицо ладонью. Когда он снова взглянул на меня, в мерцанье свечей его лицо выглядело усталым и постаревшим.

      – Я вижу, – начал он вполголоса, – вижу многое. Я видел огромный город, перед коим Париж – ничто. Он простирается на многие лье! Башни его, залитые светом, подпирают свод небес. Улицы его в сто раз шире Амьенского тракта, а по ним нескончаемым потоком движутся некие повозки. Без лошадей! Людей столько, что я и в самых смелых мыслях не видел. Муравьев в муравейнике поменее. А свет! Сколько света там, и он так ярок, что напоминает солнце!

      – А еще?

      – Я видел еще один город, на побережье бескрайнего моря… На горе, что на самом берегу, стоит статуя Господа нашего, благословляющего город. А в высоту она не менее трехсот локтей! Такое может ли быть?! А еще видел я бескрайние ледяные пустыни. Там только снег и лед и ничего более. А еще – страшную войну, где люди воевали на дьявольских колесницах, изрыгающих огонь, и вместо мечей, шпаг и аркебуз были у них некие орудия, выпускающие множество пуль в одно мгновение.