Девушка из Уидоу-Хиллз. Меган Миранда

лись, а сами благодарили бога, что не их ребенок пропал где-то там, в темноте.

      А потом я стала чудом. Сенсацией. Историей – одной из тех, что нравятся всем.

      История в самом деле была хороша: вдохновляющий пример человечности, надежды и силы духа. Счастливая развязка драмы, едва не обернувшейся трагедией, вызвала чуть ли не благоговение. Не важно, от искренней радости или просто от сильного потрясения – восторг был одинаковый.

      На какое-то время я прославилась. У меня брали интервью, обо мне писали в газетах, даже вышла книга. Случай вновь привлек внимание репортеров через год, потом через пять лет, потом через десять.

      Теперь я знала, каково это – когда твоя история перестает тебе принадлежать. Когда ты превращаешься в нечто, подогнанное под формат газетной полосы. В то, что хорошо продается.

      Образ той девочки застыл во времени, обретя начало, середину и конец: жертва – стойкость – триумф.

      Хорошая история. Хорошее чувство. Счастливый конец. Занавес.

      Можно подумать, история закончилась, как только о ней забыли в новостях, перестали писать статьи и заговорили о чем-то другом. Как будто она не была лишь началом.

      Одно время я понимала, чего так хотелось людям. Возврата к общей точке соприкосновения, когда кто-то говорил: «Та девочка из Уидоу-Хиллз, помните?»

      Тому мгновению, когда переполнял ужас, надежда и облегчение – все сразу.

      Хорошее чувство.

      ТОЙ ДЕВОЧКОЙ Я НЕ БЫЛА уже давно.

      Глава 1

Среда, 19:00

      ПОСЫЛКА СТОЯЛА у самого крыльца на клочке земли, который никак не желал зарастать травой. Беззащитные перед стихиями картонные стенки, мое полное имя, потекший адрес. Коробка поместилась у меня на бедре, как ребенок.

      «Я поняла, что ее нет, еще до того, как проснулась».

      Первой строчкой в книге моей матери стали слова, якобы сказанные ею, когда приехала полиция. Фраза, месяцами повторявшаяся в каждом интервью и транслировавшаяся в миллионы гостиных по всей стране.

      Прошло почти двадцать лет, но именно эти слова эхом вертелись у меня в голове, пока я поднималась с посылкой по деревянной лестнице. Тот дрогнувший голос. Знакомая интонация.

      Я заперла за собой входную дверь и, пройдя под аркой в коридор, внесла посылку на кухню. Содержимое коробки сдвинулось, почти невесомое.

      Когда я поставила посылку на стол, послышался глухой стук – много шума из ничего. Я сразу направилась к выдвижному ящику у раковины, стараясь не оттягивать момент дольше, чем он того заслуживал.

      Канцелярский нож скрипнул по трехслойной ленте. Края коробки отсырели на мокрой земле, прилипшая крышка поддалась с трудом. Внутри – холодная темнота.

      «Я поняла, что ее нет…»

      В лучшем случае эти слова были банальностью, в худшем – неправдой, эффектной находкой, придуманной постфактум.

      Может, мать в это и верила. Я-то почти нет, за исключением редких приливов сочувствия – как теперь, когда на меня смотрело печальное содержимое полупустой коробки. Прямо сейчас мне страшно хотелось поверить, что в какой-то миг между нами и правда возникла некая связь, что мать действительно почувствовала мое отсутствие: покалывание в затылке, ее зовущий голос в полутемном, вечно сыром коридоре; мое имя – «Арден?», отскочившее от стен, хотя она знала – наверняка знала, – что ответа не будет; чуть приоткрытая входная дверь – первый верный признак беды; и москитная сетка, захлопнувшаяся со стуком, когда мать босиком побежала по мокрой траве, в пижамных штанах и выцветшей футболке, выкрикивая мое имя, пока у нее не пересохло в горле. Пока не сбежались соседи. Полиция. Репортеры.

      «Чисто интуитивно».

      Вторая строчка из ее книги. Она прямо-таки почувствовала, что меня нет.

      Чего не скажешь обо мне. Матери не было в живых семь месяцев, прежде чем я узнала о ее смерти. Прежде чем поняла, что она не просто ушла в запой или скользнула в жизнь очередного хахаля, одновременно стряхнув с себя кожу предыдущего, уверенная, что я только рада не получать от нее никаких вестей.

      Все это время меня не оставлял смутный страх, что, куда бы я ни уехала, сколько бы стен ни выстроила между нами, однажды мать появится, как привидение: я выйду на работу, а она тут как тут – на крыльце, маленькая, с чересчур широкой улыбкой и чересчур худыми руками. Притянет меня к себе и засмеется, словно вызванная из небытия.

      Правда добиралась до меня семь месяцев из-за бумажной волокиты и свойства матери вечно оказываться на дне. Передозировка в округе, переполненном передозировками, в одном из глухих штатов, погребенном под расползающейся эпидемией зависимости. При ней не нашли ни водительских прав, ни адреса. Она долго оставалась неопознанной. Пока однажды не всплыло имя.

      Возможно, кто-то ее хватился – один из тех мужчин, которые все на одно лицо. Или отпечатки пальцев вдруг обнаружились в системе. Не знаю, да это и не имеет значения.

      Так или иначе, имя стало известно: Лорел Мэйнор. После чего ей опять пришлось