Те, которых не бывает. Нина Семушина

-нибудь подобрать, пока не приехала скорая и не привезла меня… Кто-нибудь, кому в этой осени нужно это тонкое, живое золото.

      – Если не принимать лекарство, умрёте меньше чем за неделю.

      Усталый врач в мятом белом халате сидит за столом и теребит очки, заклеенные изолентой.

      – Госпитализировать не будете?

      Он отрывается от бумаг и очков и смотрит на меня – обескураживающе грустно. Инкурабельно грустно, я бы сказала.

      – А смысл?

      Зелёные глаза (его) встречаются с желтовато-карими (моими), и за эту минуту окончательно наступает осень.

⁂

      Я выхожу из приёмного покоя прямо в неё, сжимая в руках картонную коробку с ампулами. Семь ампул. Один укол в сутки, в двенадцать часов дня. Неделя жизни. Враньё, что волшебники не болеют: у них просто к врачу ходить нет времени. Даже у тех, кто умеет по нему путешествовать.

      Я щёлкаю пальцами. Вот меня снова выносят из белой обшарпанной «Газели», кладут на каталку… Небо в переплетении тёмных столетних лип. Молодой рыжий фельдшер тревожно заглядывает мне в лицо, щупает пульс, хлопает по щекам. От его ладоней пахнет дешёвыми крепкими сигаретами, а ещё – вишней, воспоминаниями о тёплом морском песке и ожиданием вечера, когда его руки коснутся чьего-то дорогого лица.

      Так, вот-вот сейчас сорвётся с ветки, полетит…

      – Остановитесь на секунду, – прошу я. От неожиданности фельдшер останавливается резко, так, что мы оба почти валимся (я – с каталки, он – с ног). Лист скользит по его веснушчатой щеке и аккуратно приземляется в раскрытую ладонь.

      Я закрываю глаза. Так-то лучше. Он придёт сегодня домой, уставший после смены, а там, у дверей, его встретит девушка с глазами-вишенками. И прежде слов о тяжёлом дне, полном чужой боли и медицинского запаха, он протянет ей этот драгоценный первый лист. И улыбнётся. И будет легче.

⁂

      Открываю газету, иду по улице и читаю. Такое ощущение, что покосившиеся дома по краям улицы подслеповатыми жёлтыми окнами заглядывают в новости, фонари освещают нужные строчки, а ветер раскрывает страницу на интересном ему, ветру, месте, норовя познакомить падающие листья то со светской хроникой, то с политическим обозрением. Что сама ночь наступает, чтобы склониться надо мной и мешать читать.

      Посмотрим, что тут у нас: автомобильная авария на совершенно пустом перекрёстке N, унёсшая жизни троих человек. Красные жигули столкнулись с синим мерседесом, у которого отказали тормоза. В полдень. Подросток упал в воду на пристани и утонул. В полдень. На железнодорожном переезде глухая девочка не услышала сигнала и попала под электричку. В полдень. И ещё, и ещё, и ещё.

      У меня есть ещё целых 7 дней.

      Я щёлкаю пальцами.

      …Снова ярко светит солнце. Красная дверь проезжающего мимо автомобиля пускает солнечный зайчик прямо мне в лицо. Я поднимаю руку и голосую. Выбегаю на дорогу, машу руками, и машина всё-таки тормозит. Недовольный мужик за рулём мрачно спрашивает, чего мне нужно. На лбу – глубокая, как Марианская впадина, морщина.

      – Пожалуйста, подвезите до набережной! Я обязательно заплачу!.. Я на свидание опаздываю.

      Морщина на лбу мужика слегка разглаживается, он жестом разрешает мне открыть заднюю дверь, и мы трогаемся. Наступает полдень. Не заезжая на улицу N, мы едем к набережной. Я улыбаюсь, прощаясь, и выхожу из машины; из моей сумки на пахнущее бензином грязное кожаное сиденье вываливается ворох осенних золотистых листьев. Вечером он расскажет жене, что подвозил на свидание какую-то идиотку, которая ему оставила целый гербарий в машине, и они вместе посмеются.

      На часах 12:10. Я щёлкаю пальцами.

⁂

      Стрелка перемещается на пятнадцать минут назад, а я быстро иду по набережной к пирсу. Листьев за ночь нападала целая уйма, их ещё не успели убрать, и они тревожно шелестят под ногами. Я стараюсь их перепрыгивать и не наступать на них – ведь листья, когда падают, не верят в такой бесцельный конец, как лежание в грязи под чьими-то ногами. Поэтому я всегда стараюсь собирать их – и наблюдать за их первым и последним танцем-полётом.

      Но мне сегодня не до листьев: мальчишка в надвинутой на самые глаза шапке и в широченных джинсах уже лезет на железные перила пристани с баллончиком краски. Что он там хочет нарисовать? Мгновение – и баллончик летит в воду, и парень за ним: видимо, из-за своей дурацкой шапки не увидел, куда ногу поставить.

      Я бросаю сумку на пирс (из неё золотой дорогой высыпаются листья) и ныряю ласточкой за парнем. Холодная осенняя вода неприятно пробирается под одежду, перехватывает дыхание. Мальчишка беспомощно барахтается рядом; шапка намокла и совсем сползла на лицо.

      – Держись за меня, – говорю я, стаскивая с него эту идиотскую шапку. Мальчик смотрит на меня, и в его серых, как осенняя вода, глазах ужас плещется вперемешку со счастьем.

      …Мы выползаем на берег, отряхиваясь, как собаки, и несколько минут лежим на холодном песке без сил. В полной тишине, нарушаемой разве что нашим неровным дыханием и шумом набегающих на берег волн, слышно, как часы в центре города бьют двенадцать. Каждый вдох кажется