Сумасшедший репортер. Павел Парфин

Женька смаковал это новое свое состояние, как неожиданный вкус неиспробованного коньяка.

      У Безсонова, ярого противника второго ребенка, сегодня родился сын. Женька еще не знал, как зовут его дитя, но уже был счастлив, что теперь будет кому носить его отчество – Евгеньевич…

      Женька был счастлив той победой, которую одержал над собой. Однажды, обняв во сне жену, он уперся в ее большой круглый живот, и в этот момент Безсонову приснился короткий сон. Много-много зелени, листва, мерно покачиваясь, плавает в золотом желе солнечного света, а в центре зыбкой зелени сидит его сын и плещется ручонками в солнечной воде. Волосики его мокрые, отливают теплым золотом, с них бесшумно падают тяжелые блестящие капли, стекают по розовой шейке, ручкам, попке и, соединившись с половодьем света, рождают вокруг себя десятки разноцветных кругов, расходящихся прямо по верху листвы и один за другим сливающихся, впитывающихся в основание громадной радужной косы, легко вознесшейся над зеленым миром… Тогда, в том коротком солнечном сне, Безсонов поверил, что способен во второй раз стать отцом.

      …Все места в маршрутке были заняты. Женьке пришлось сесть на корточки возле молодой женщины в короткой дубленке и черных колготках. Зимнее солнце наполнило салон машины далеким дымчатым светом. Безсонов вдруг почувствовал себя одиноким, утратив утреннее равновесие в душе…

      Конечно, это было непросто: жизнь не располагала к продолжению рода. По крайней мере, таких, как Безсонов. И дело не в том, что Женька не был денежным мужиком, – ему не хватало жизненных сил. Той энергией, которой его наделили Бог и природа, он едва откупался от прожорливой, циничной эпохи, умудряясь втайне от нее делиться заначкой своих жизненных калорий с дочерью (к сожалению, для жены уже почти не оставалось сил), подпитывать юную Лилькину душу жидковатой, как пустой суп, отцовской любовью. И вдруг – второй ребенок! Ну куда?! Зачем?!

      …Женька смотрел в окно маршрутки снизу вверх, отчего знакомые очертания домов и деревья казались внезапно подросшими, молчаливо нависшими над его маленькой согнувшейся в утробе машины душой…

      Поначалу Безсонов воспринял будущего ребенка как наказание – наказание за собственную нерасторопность, беззлобность, мягкость, нежелание жить хорошо. Родить ребенка, которого ты не можешь и даже не мыслишь, как обеспечить, это значит плодить нищету.

      Затем стыдливую энергию отторжения еще не родившегося человека Безсонов направил на самого себя – никудышнего взрослого мужика. У многих его однокурсников, с которыми он двенадцать лет назад учился в политехе, уже были вторые и даже третьи свои фирмы, кто-то крепко встал на ноги в Киеве, а Стас Гулаков вообще свалил в Штаты… А он? Что было у него? Все, что ему оставалось, когда время от времени он сталкивался на улице с кем-нибудь из приятелей-предпринимателей (а случалось это не часто, поскольку бывшие институтские товарищи предпочитали мерять город не ногами, а колесами собственных машин), так это кичиться оправдывающимся тоном своим невостребованным профессионализмом. Вот если бы он уехал в Москву или, на худой конец, Киев, он бы мигом нашел там работу за хорошие бабки: ведь таких профи и в столице по пальцам можно пересчитать!.. Бывшие приятели жалели рассеянно Безсонова, тому становилось немного легче и теплей, но не до конца – кусочек льда так и продолжал колтыхаться в зябком коктейле его души. Себя-то, себя-то Безсонов не мог обмануть! Какой он, гребанной матери, профессионал, если платят ему за его работу меньше 40 долларов! А Безсонов при этом даже бровью не ведет!

      …Маршрутка остановилась перед светофором возле Главпочтамта, и Женька, у которого от сидения на корточках затекли сильно ноги, решил пересесть на освободившееся рядом с водителем место. Когда он выходил из машины, случайно зацепил сумкой за колготки женщины в короткой дубленке. «Ну, ты! Потише!» – шикнула она на него. Дорога была ослепительно белой и скользкой, как полированная спинка импортной двуспальной кровати…

      Безсонов не сопротивлялся, Безсонов не наступал на трудности, невзгоды и обстоятельства – казалось, он совершенно не был на это способен. Втайне от жены застряв в туалете, он мечтал о воле, агрессии, экспансии против окружающей «социальной среды». Безсонов, по жизни не ведая, что это такое, высоко, выше чем ум, ставил эти качества, воплощающиеся в том или ином виде в постоянном движении к какой-нибудь цели. У его бывших сокурсников такой целью были, например, их бизнес и деньги. А какой целью был озабочен Безсонов? Почему он не двигался? Ведь его воли хватало только на два шага вперед!

      Может, Безсонов просто-напросто был ленив? Или, растерявшись перед натиском мутировавшей жизни, не сумел поставить перед собой новую цель?.. А была ли старая, вот в чем вопрос!..

      …Одна улица сменяла другую, плавно ложась под колеса маршрутки. Пешеходов, казалось, не вдохновляло ожидание близкого Рождества – люди проходили с обычными туповатыми или озабоченными, обращенными внутрь лицами. Открытых, осветленных январским солнцем лиц Женька заметил мало. Он вдруг улыбнулся своим мыслям: как там его жена и сын?..

      И вот жизнь распорядилась по-своему. Устав, видимо, от его, безсоновского, бездействия, взяла