Уйти по воде. Нина Федорова

емя лилиями.

      Конечно, это был полный бред – решить, что рисунок просто заговорила Арина Георгиевна, чтобы Кате было плохо, и вот теперь ей плохо и все никак не проходит: эта жизнь не своей жизнью, или как там еще это назвать, в общем, какая-то помешанность, одержимость, Бог знает что.

      Но рисунок она порвала на мелкие кусочки и сожгла в старой пепельнице, которую специально отыскала на антресолях (папа раньше курил), и даже, смеясь про себя, развеяла с балкона пепел, и после этого обряда ее действительно стало отпускать.

      Мама, конечно, не раз говорила, что на людей, которые регулярно причащаются, сглазы и заговоры не действуют, но у мамы слова расходились с делами: ее страха перед Ариной Георгиевной, великого и необъяснимого, не замечать было нельзя.

      Катя, хоть еще и совсем маленькая, чувствовала, как напрягались мама и бабушка, когда она проходила мимо забора Арины Георгиевны, как зорко они следили за Катей, сразу одергивали ее, и от этого становилось еще интересней пройти мимо, совсем близко, чтобы даже дотронуться до увитой плющом заборной сетки и сразу услышать нервно-напряженный окрик: «Катя, иди сюда!» И дальше, уже тише: «Не ходи там, поняла?»

      Но на вопросы – почему? – никто не хотел отвечать.

      Однажды мама уехала в Москву, а Катя осталась на даче с бабушкой, они сидели на диване и читали книжку. Бабушка вдруг поднялась и стала выглядывать в окно, прячась за занавеску, чтобы ее с улицы не было видно, и крепко держала возле себя Катю за руку, не давая ей вскарабкаться на подоконник, посмотреть – что там.

      А там, на улице, возле калитки, стояла Арина Георгиевна и разбрасывала какие-то желуди, время от времени посматривая на окна и шевеля губами. Бабушка велела протянуть вместе с ней руки к окну и, сжимая и разжимая кулаки, повторять: «Черное тело, твое дело: что желаешь нам – возьми себе!»

      Катя стояла рядом с бабушкой, повторяя за ней странный стишок, бабушка потом объяснила, что это не стишок, а заклинание, ему ее научила женщина, которая отдыхала вместе с ней прошлым летом в санатории, и заклинание нужно повторять и делать так руками, когда кто-то хочет навредить.

      Когда Арина Георгиевна ушла, бабушка подавила ногой все разбросанные у калитки желуди и велела Кате тоже наступить. Катя потом взахлеб рассказывала об этом маме, как они делали руками, и про «черное тело», и про желуди, но мама ее не слушала, все вопросы пропускала мимо ушей, только на один – почему Арина Георгиевна хочет нам навредить? – ответила коротко:

      – Она не любит женщин.

      Арина Георгиевна кое-что «умела», так объяснила бабушка, уже вечером, перед сном, и когда Катя спросила: «Она колдунья, да?», бабушка ответила, что не совсем, но навредить может. Особенно девочкам.

      И больше она ничего не хотела говорить.

      Много лет Катю мучили эти вопросы, и даже потом, когда она узнала, в чем дело, и когда они были уже православными, когда бабушка уже не ездила на дачу, когда Арина Георгиевна перестала вредить, даже вроде бы «покаялась» и помирилась с мамой, всё равно было немного жутко.

      Потому что странности не исчезали.

      Мама вообще боялась что-либо брать от Арины Георгиевны, хотя та всегда щедро делилась – то помидорами из парника, то солеными грибами, то клубникой, но эту еду детям не давали, родители ели сами, перекрестив и прочитав «Да воскреснет Бог…». А в дачном иконостасе появилась маленькая икона святых Киприана и Устинии, на обратной стороне которой была молитва от колдовства.

      А однажды случилось совсем странное. Было очень жарко, мама с Ильей и Аней ушли в лес, Катя осталась дома одна. Она любила в такую жару читать или рисовать в прохладной комнате, единственное, что ее вынуждало выходить из укрытия, – желание добыть конфет. Конфеты мама прятала в летнем сарае, в большой жестяной коробке из-под чая, тайник Катя обнаружила быстро – пока мама не догадалась и не перепрятала, можно было пользоваться.

      Во время очередной вылазки за конфетами ее подозвала через забор Арина Георгиевна, спросила, почему так тихо. Катя подошла, ответила, что все ушли, она сейчас одна.

      – Мама твоя говорит, что ты хорошо рисуешь, покажешь мне что-нибудь?

      Показывать было нечего – все свои рисунки Катя недавно отвезла в Москву, когда ездили в храм на Петра и Павла, нашлась только маленькая акварель с тремя лилиями – еще неоконченная. Арина Георгиевна взяла рисунок и стала водить по нему пальцем. Она что-то спрашивала, давно ли Катя рисует, где училась и сложно ли рисовать акварелью. Катя отвечала, что рисовать любит с детства, даже одно время ходила заниматься в студию (про иконопись она сказать не решилась), но Арина Георгиевна не слушала – шевелила губами, водила по рисунку пальцем, Катя смотрела с недоумением: всё это было как-то странно.

      Рисунок так и остался почему-то незаконченным и почти шесть лет пролежал у Кати в шкафу, время от времени попадаясь ей на глаза при очередной генеральной уборке.

      А потом, через несколько лет, не зная уже, что думать, не понимая, почему так все сложилось в ее жизни, от отчаяния и безысходности она нашла его и сожгла в пепельнице, смеясь над собой.

      II

      Православная