Записки из клизменной. Алексей Смирнов

грез, дверь распахнулась и резко вошел профессор.

      Сожалея о такой необходимости, он представился и затих. Я почтительно представил себя в ответ.

      – Отлично, – с облегчением выдохнул профессор и занял кресло. – Расскажите, пожалуйста, о себе.

      Он был очень и очень педантичный, наш профессор, военной породы, въедливый и дотошный. Слова из него вылетали идеально округлыми, одно к одному. Сухопарый, невысокий, не склонный к улыбкам, любитель потирать руки.

      Я рассказал, что учился и женился. А до этого еще и родился.

      – Так, так, – одобрительно кивал профессор. Веки светилы науки были полуопущены.

      Мой рассказ был краток. Я замолчал.

      Профессор сидел и переваривал услышанное.

      – Хорошо! – преободрился он. – И как – вы готовы заниматься научной работой?

      – Разумеется, – ответил я. – Введите меня в курс дела, и я готов приступить.

      – Замечательно, – согласился профессор, встал, пожал мне руку и вышел.

      Больше он к этой теме не возвращался.

      Гнездышко

      Я еще только начал работать в больнице. Еще только-только познакомился с заведующей отделением. А она уже ко мне прониклась всем сердцем.

      Вот завершился мой не первый, а где-то девятый, но точно не сороковой, рабочий день; пришел я на пятачок, где публика караулила вероломный служебный автобус, чтобы поскорее уехать домой.

      Стою, люди рядом. И заведующая идет, из магазина.

      – Так, – доверительно бросает мне, на ходу. – Колбаски купила, хорошо.

      И отошла.

      – Ого, перед тобой уже отчитываются, – подмигнул лечебный физкультурник, ядовитый и злой человек.

      Оказалось, что это был не отчет, а просто абстрактное умозаключение. Заведующая любила в разгар рабочего дня сказать, например:

      – Нас было девять (четверо? двенадцать?) детей. И каждый что-то умел. Вот я никогда не умела готовить. Зато умею чистенько и быстро прибрать квартирку.

      Как-то раз докторша с отделения съездила к ней в эту самую квартирку одолжить пылесос. Вернулась: глаза навыкате, голос сел, только шепчет и головой качает: «Бля… бля…»

      Марков

      Цепочка ассоциаций, восстановить которую мне уже не удастся, да и черт с ней, привела к одному моему пациенту. Это была история маленьких радостей и больших разочарований под равнодушным солнцем.

      Тот пациент, назовем его Марков, сломал себе шею. Он был начальником в какой-то конторе, где основной костяк составляли богатые бухгалтерши средних лет, много наворовавшие, но чистые душой и сердцем, с несложившейся личной жизнью. Они его боготворили. Маркову сделали операцию, и преданный коллектив, объединившись с его женой, того же сорта особой, напитался энтузиазмом. Все, что ниже пояса, у Маркова оказалось парализованным, и всем хотелось срочно поставить его на ноги. Ни о каких сроках никто и слышать не желал: поскорее, поскорее на реабилитацию.

      Как было принято в таких случаях, меня откомандировали в больницу, где он маялся: посмотреть, можно ли брать – нет ли, скажем, сифилиса, не належал ли пролежней,