Застигнутый врасплох. Рут Ренделл

Рес (www.litres.ru)

      Моему кузену Майклу Ричардсу,

      с любовью

      …высокая свобода,

      Пред ней же наша смертная природа

      Дрожит, как вор, застигнутый врасплох; —

      Но ради той, полузабытой,

      Той, первой, – как ни назови —

      Тревоги, нежности, любви,

      Что стала нашим светом…

Уильям Вордсворт[1]

      Глава 1

      По утрам, когда Квентин Найтингейл уезжал из дома в Лондон, жена обычно спала. Экономка кормила его завтраком, отпирала входную дверь, подавала шляпу и зонт, а девушка-иностранка, помогавшая по хозяйству, приносила газету. Далее по пути ему встречались два садовника, почтительно приветствовавшие хозяина: «Доброе утро, сэр», а иногда шурин, спешивший укрыться в тишине и покое Старого дома, служившего писателю надежным убежищем. Не хватало лишь Элизабет, но если Квентина это и беспокоило, виду он не подавал. Бодрой, уверенной походкой счастливого человека он шел к машине.

      В то утро в начале сентября все шло своим чередом, если не считать того, что зонт Квентину не понадобился. Фигуры садовников поместья Майфлит окутывал золотистый туман, предвещавший чудесный день. Квентин спустился по каменным ступенькам парадного крыльца и ненадолго задержался у кустов – напомнить Уиллу Палмеру, что пора подкормить махровые хризантемы, которые они выращивали для выставки цветов в Кингсмаркхэме. Затем пошел по дорожке во внутренний двор между старыми каретными сараями, где его ждала машина, ветровое стекло которой только что тщательно протер Шон Ловелл.

      «Еще рано», – подумал Квентин и не стал садиться в машину, а подошел к невысокой стене и окинул взглядом долину Кингсбрук. Пейзаж, как всегда, радовал глаз. Других домов почти не видно, только луга – зеленые и недавно скошенные, отливавшие бледным золотом; извилистая тоненькая река под пологом из ив; низкие округлые холмы с венчиками деревьев на вершинах, а там, слева, по другую сторону дороги, огромный сосновый лес. Он укрывал целую гряду холмов и этим туманным утром походил на темный бархатный плащ, небрежно наброшенный на пейзаж. Квентин всегда был неравнодушен к лесу, всегда подыскивал для него романтические метафоры. Иногда он видел перед собой не лес и не бархатный плащ, а приникшего к земле зверя, который охранял спящие поля, а расходившиеся в разные стороны посадки представлялись ему раскинутыми лапами, мощными и надежно защищавшими от беды.

      Квентин перевел взгляд на свой парк, потом на пространство перед домом с ровными, окутанными туманом лужайками и многочисленными розами, поблекшими в утренней дымке. «Не срезать ли розу «Айсберг» или «Суперстар»?» – подумал он, как вдруг почувствовал прикосновение пальца к плечу и услышал спокойный голос:

      Все, что природа сотворила,

      Жило в ладу с моей душой.

      Но что, – подумал я уныло, —

      Что сделал человек с собой?[2]

      – Доброе утро, Дэнис, – улыбнулся Квентин. – Не слишком жизнерадостная цитата для такого чудесного утра. Вордсворт, да?

      Дэнис Виллерс кивнул.

      – Если мне грустно, – сказал он, – то лишь по одной причине. Через два дня начало семестра, и придется отложить работу до самого Рождества. Кстати, я тебе кое-что принес. – Дэнис открыл портфель и достал книгу, новую, блестящую, вероятно, только что из типографии. – Сигнальный экземпляр, – пояснил он. – Я подумал, тебе будет приятно.

      Лицо Квентина вспыхнуло от удовольствия. Он прочел название: Дэнис Виллерс, «Влюбленный Вордсворт», а затем, едва сдерживая волнение, открыл страницу с посвящением и вслух прочел:

      – «Моему зятю, Квентину Найтингейлу, истинному другу и покровителю». О, Дэнис, как чудесно! Я чувствую себя Саутгемптоном[3].

      Виллерс криво улыбнулся, что случалось крайне редко.

      – Единственный вдохновитель этих очерков, мистер К. Н… – Он нахмурился, словно сердясь на себя за слабость. – Надеюсь, тебе понравится. Ну, у меня дела, да и тебе пора…

      – Да, поеду. Береги себя, Дэнис. Жду не дождусь, когда вернусь домой и смогу приступить к чтению. – Квентин похлопал по книге, потом по плечу Виллерса и отвернулся.

      Дэнис открыл калитку в стене вокруг Старого дома и ступил на тенистый, заросший липами и кипарисами двор, куда никогда не заглядывало солнце. Квентин, все еще улыбаясь, сел за руль, положил подарок на соседнее сиденье и поехал в Лондон.

      Элизабет Найтингейл прихорашивалась целый час, прежде чем явить себя миру. Она стремилась создать впечатление безыскусной юности, безупречной чистоты и свежести. Легкий макияж и небрежная тщательность – или тщательная небрежность – в одежде. Никто не давал ей больше двадцати пяти. «Ах, – часто повторяла Элизабет своему отражению в зеркале, – видели бы они меня в двадцать пять!» А иногда прибавляла, что времени теперь тратишь вдвое

2

У. Вордсворт. «Строки, написанные раннею весной». (Перевод И. Меламеда.)

3

Квентин в шутку сравнивает себя с Генри Ризли, 3-м графом Саутгемптон (1573–1624), покровителем У. Шекспира, которому, по предположению специалистов, поэт адресовал свои великие сонеты.