Сиреневый ветер Парижа. Валерия Вербинина

, я хватаю ртом воздух, и дикий, нечеловеческий ужас захлестывает меня. Я умираю… Нет, не умираю: сердце бьется уже не так исступленно, спазм в горле прошел, и я больше не хриплю надсадно, судорожно заглатывая живительный кислород. Перед лицом маячит пестрое месиво: пятно темное, пятно светлое, пятно красное. Глаза… Не знаю как, но я чувствую, что на меня смотрят. Что-то исподволь проясняется в окружающем мире, и красное пятно превращается в футболку с неразборчивой надписью. Я смотрю на эту надпись и понимаю, что не понимаю ничего.

      Первый голос в вышине – ярость, страх, раздражение – произносит:

      – Ну конечно, она мертва, черт побери!

      «Она» – это, вне всяких сомнений, я, хотя в это мгновение я уже знаю (почти наверняка), что говорящий ошибается насчет моего состояния. В сущности, я на него не в обиде. Я слышу, следовательно, существую, и никто на свете не убедит меня в обратном. Музыка врывается в мои уши. Я перевожу взгляд и замечаю, что красная футболка несет на плече длинный, как удав, магнитофон. Он ревет, изрыгая судорожный речитатив под музыку – рэп. Никогда не любила рэп, но, согласитесь, это все-таки лучше, чем похоронный марш Шопена. Значит, я и впрямь жива, но есть вопрос, который в данный момент больше всего интересует меня: насколько?

      – Надо же было так подставиться! – насмешливо рокочет второй голос. – Спереть тачку со свеженьким трупом! Ничего умнее вы не могли придумать, а?

      Я открываю рот и хриплю, энергично протестуя против того, чтобы меня записывали в покойники.

      – Дидье! Да она живая! – вопит тот, кого я для себя определила как светлое пятно. Теперь оно стало немного четче. Это парень лет восемнадцати, чем-то неуловимо смахивающий на ягненка. У него золотистые волосы и такой же пушок над верхней губой. Честно говоря, приятно увидеть такое лицо, возвращаясь с того света.

      – Ты что, сдурел? – огрызается первый на замечание того, кого я окрестила «ягненком».

      – Она шевелится! – упорствует он, оборачивается к «футболке» и орет, перекрывая рев музыки: – Эй, Тиаго! Вырубай свою шарманку!

      Тиаго бросает ему какие-то слова, которых я не разбираю. Только тут я замечаю, что весь разговор идет по-французски.

      Конечно! Ведь я в Париже, как я могла об этом забыть? Сегодня пятница, я прилетела сюда вместе с Денисом, и это мое первое путешествие во Францию, потому что раньше я бывала только в Греции и Испании. Нет слов, Греция – очень приятная страна, и Испания не хуже, но я всегда мечтала именно о Франции, и наконец-то все срослось как надо, и Денис смог выкроить время, и у нас были действующие визы еще с прошлой поездки. Париж оказался именно таким, каким я хотела его видеть, – волшебным, солнечным, искрящимся, по Сене плыли кораблики, набитые туристами, на бульварах цвели каштаны, и мне казалось, что вокруг меня оживают легенды, которыми в моем воображении оброс этот чудесный, почти что сказочный город. Мы оставили наши вещи в гостинице, а потом…

      Потом в моей памяти зиял провал, и, как ни старалась, я не могла соединить концы с концами и связать прилет, каштаны, зеленые воды Сены с нависшими над ними мостами, свое утреннее упоение, знакомое всякому, чья давняя мечта сбывается, и мое нынешнее жалкое состояние.

      Что происходит?

      Где Денис?

      И как, черт возьми, мне теперь выпутываться из всего этого?

      Лежать было ужасно неудобно. Собственно говоря, я только сейчас заметила, что лежу на боку, скрючившись в неестественной позе. Я шевельнулась, и боль шевельнулась вместе со мной. Она молнией вспыхнула в теле – и угасла, но я не смогла удержать стона.

      – Похоже, она живая, – бормочет неуверенный голос надо мной.

      Я с усилием приподнимаю голову. Этого я еще не видела. Щуплый подросток с бледным настороженным лицом смотрит на меня как на привидение. Музыки больше нет, музыка умерла. Я даже не заметила, как она умолкла.

      – Что делать-то будем? – раздраженно спрашивает первый.

      Тиаго – тот, что в красной футболке, – насмешливо фыркает и сплевывает себе под ноги. Четверо остальных застыли в растерянности. Их контуры расплываются, поэтому, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, я закрываю глаза.

      Этот запах… Запах кожи и бензина с привкусом пыли. Черт возьми, где же я? Во что я вообще вляпалась?

      Я открываю глаза, осторожно пробую пошевелиться – и стукаюсь головой обо что-то металлическое.

      – Надо бы с ней поговорить, – произносит второй голос.

      Я скашиваю глаза на его обладателя. Насмешник, пару минут назад обозвавший меня «свеженьким трупом», похоже, самый старший в этой компании.

      – Вот ты и говори, – бурчит первый.

      Насмешник откашливается.

      – Мадемуазель! – торжественно начинает он. – Не угодно ли вам…

      Тиаго прыскает. Он снова врубает свой магнитофон, но тихо. Удав урчит, вполголоса изрыгая рэп.

      И тут я внезапно слышу чей-то чужой, далекий, надтреснутый голос, с усилием выговаривающий французские слова:

      – Где я?

      Они изумленно переглядываются.