Мчатся годы-непогоды. Эльдар Рязанов

я сам себе батрак,

      у этой жизни арендатор.

      К концу подходит договор,

      кончаются рассрочки, льготы.

      Жизнь – неуютный кредитор,

      все время должен я по счету.

      Живу и, стало быть, плачу́

      неисчислимые налоги:

      волненьем, горем, в крик кричу,

      люблю, боюсь, не сплю в тревоге.

      Но все равно не доплатил,

      такая вышла незадача.

      Хоть бьюсь я на пределе сил,

      а в кассе вечно недостача.

      Неравноправен наш контракт,

      условия его кабальны,

      его не выполнить никак,

      и жалко, что финал печальный.

      И сокрушаться ни к чему…

      Иным, что выйдут на арену,

      вот так же жить в чужом дому —

      платить, платить, платить аренду.

* * *

      Меж датами рожденья и кончины

      (а перед ними наши имена)

      стоит тире, черта, стоит знак минус,

      а в этом знаке жизнь заключена.

      В ту черточку вместилось все, что было.

      А было все! И всё сошло, как снег.

      Исчезло, растворилось и погибло,

      чем был похож и не похож на всех.

      Погибло все мое! И безвозвратно.

      Моя любовь, и боль, и маета.

      Всё это не воротится обратно,

      лишь будет между датами черта.

      Монолог «художника»

      Прожитая жизнь – сложенье чисел:

      сумма дней, недель, мгновений, лет…

      Я вдруг осознал – я живописец,

      вечно создающий твой портрет.

      Для импровизаций и художеств

      мне не нужен, в общем, черновик.

      Может, кто другой не сразу может,

      я ж эскизы делать не привык.

      Я малюю на живой модели,

      притушил слезой бездонный взгляд.

      Легкий штрих – глазищи потемнели,

      потому что вытерпели ад.

      Я прорисовал твои морщины,

      в волосы добавил белизны…

      Натуральный цвет люблю в картинах,

      я противник басмы или хны.

      Перекрасил – в горькую! – улыбку,

      два мазка, – и ты нехороша.

      Я без красок этого добился,

      без кистей и без карандаша.

      Близких раним походя, без смысла

      гасим в них глубинный теплый свет…

      Сам собою как-то получился

      этот твой теперешний портрет.

      Рабочая лошадь

      Рабочая лошадь не пишет стихов,

      не пишет, а пашет и возит.

      И ей, прямо скажем, не до пустяков

      в труде, и еде, и навозе.

      Работа, известно, удел дураков,

      и лошадь ишачит до дури,

      до грыжи, до крови и до синяков,

      до соли и пота на шкуре.

      Рабочая лошадь – увы! – не поет,

      ну нет музыкального слуха.

      Случается, лошадь чудовищно пьет,

      в себя заливая сивуху.

      Рабочая лошадь идет на метро,

      к трамваю бредет еле-еле.

      Вчерашнее пойло сжигает нутро,

      глаза бы на мир не глядели.

      Понурая лошадь кряхтит в поводу,

      крикливый возница у всех на виду

      ее погоняет вожжами

      и лживыми в ласке словами.

      Так тащится эта коняга,

      она, во всех смыслах, бедняга.

      Здоровьем своим лошадиным

      за жизнь заплативши сполна,

      с доверчивым глазом, наивным,

      проходит в оглоблях она.

      Стареет, и слепнет, и глохнет,

      покуда совсем не издохнет.

      Рабочая лошадь не пишет стихов,

      здесь нет никакого сомненья.

      И ей не до песен, не до пустяков.

      А эти стихи – исключенье!

      Листопад

      Как тебе я, милый, рад,

      мот, кутила-листопад.

      Ты, транжира, расточитель,

      разбазарил, что имел.

      Мой мучитель и учитель,

      что ты держишь на уме?

      Разноцветные банкноты

      тихо по миру летят,

      а деревья, как банкроты,

      изумленные торчат.

      Жизнь безжалостная