Стихотворения 1859–1860 гг.. Владимир Бенедиктов

начала озарять пир юности кипучей

      Влетала ты ко мне в златые дни забав.

      Гремя литаврами и бубнами созвучий,

      Покровы распахнув и дико разметав

      Густые волосы по обнаженной груди.

      Тебя так видели и осуждали люди

      Нескромность буйную. Порою твой убор

      Был слишком прихотлив и оскорблял их взор.

      Сказали: он блестящ не в меру, он изыскан,

      И амброй чересчур и мускусом напрыскан,

      И ты казалась им кокеткою пустой,

      Продажной прелестью, бездушной красотой.

      Мир строг: он осудил твою младую шалость,

      Твой бешенный порыв; твоих проступков малость

      Он в преступление тяжелое вменил;

      Ты скрылась от него, и он тебя забыл.

      Но в тишине, в глуши меня ты не забыла,

      И в зрелом возрасте мой угол посетила:

      Благодарю тебя! – Уже не молода

      Ты мне являешься, не так, как в те года,

      Одета запросто, застегнута на шею,

      Без колец, без серег, но с прежнею своею

      Улыбкой, лаской ты сидишь со мной в тиши,

      И сладко видеть мне, что ты не без души,

      Что мир тебя считал прелестницей минутной

      Несправедливо… нет! В разгульности беспутной

      Не промотала ты святых даров творца;

      Ты не румянила и в юности лица,

      Ты от природы так красна была, – и цельный

      Кудрявый локон был твой локон неподдельный,

      И не носила ты пришпиленной косы,

      Скрученной напрокат и взятой на часы.

      О нет, ты не была кокеткою презренной,

      И, может быть, ко мне в приязни неизменной,

      Переживя меня, старушкой доброй ты

      Положишь мне на гроб последние цветы.

      Переход

      Видали ль вы преображенный лик

      Жильца земли в священный миг кончины —

      В сей пополам распределенный миг,

      Где жизнь глядит на обе половины?

      Уж край небес душе полуоткрыт;

      Ее глаза туда уж устремились,

      А отражать ее бессмертный вид

      Черты лица еще не разучились, —

      И неземной в них отразился б день

      Во всех лучах великого сиянья,

      Но те лучи еще сжимает тень

      Последнего бессмертного страданья.

      Но вот – конец! – Спокоен стал больной.

      Спокоен врач. Сама прошла опасность —

      Опасность жить. Редеет мрак земной,

      И мертвый лик воспринимает ясность

      Так над землей, глядишь, ни ночь, ни день;

      Но холодом вдруг утро засвежело,

      Прорезалась рассветая ступень, —

      И решено сомнительное дело.

      Всмотритесь в лик отшедшего туда,

      В известный час он ясностью своею

      Торжественно вам, кажется, тогда

      Готов сказать: «Я понял! разумею!

      Узнал!» – Устам как будто нарушать

      Не хочется святыню безглагольства.

      А на челе оттиснута печать

      Всезнания и вечного довольства.

      Здесь, кажется, душа, разоблачась,

      Извне глядит на это облаченье,

      Чтоб в зеркале своем в последний раз

      Последних дум проверить выраженье.

      Но тленье ждет добычи – и летит

      Бессмертная, и, бросив тело наше,

      Она земным стихиям говорит:

      Голодные, возьмите:, это ваше!

      После праздника

      Недавно был праздник, итак было весело, шумно,

      И было так много прекрасных там дев светлокудрых,

      Что радостью общей и я увлекался безумно.

      Оставив беседу мужей и наставников мудрых.

      Так часами порой вдаешься в чужое веселье,

      И будто бы счастлив, и будто бы сызнова молод;

      Но после минувшего пира мне тяжко похмелье,

      И в душу вливается все больше язвительный холод.

      И после стыжусь я, зачем, изменяя порядку,

      Как школьник, не во-время я так шалил и резвился,

      И совестно, как бы с жизни я взял грешную взятку,

      Как будто неправо чужим я добром поживился.

      И голос упрека в душе так пронзительно звонок

      И так повторяется тайным, насмешливым эхом,

      Что если бы слезы… заплакал бы я, как ребенок!

      Нет!