Стихотворения 1838–1850 гг.. Владимир Бенедиктов

тый ветер ей кудри клубит,

      Врывается в грудь ей и, полный усилья,

      Приняв ее тяжесть на смелые крылья,

      Ее по пространству воздушному мчит.

      Ничто не смущает разгульного хода;

      Кругом беспредельный простор и свобода;

      Вселенная вся с высоты ей видна;

      Пред нею открыты лазурные бездны,

      Сады херувимов и таинства звездны —

      И что же? – Взгляните на тучу: черна,

      Сурова, угрюма, – с нахмуренным ликом,

      На мир она смотрит в молчании диком,

      И грустно, и душно ей в небе родном,

      И вид ее гневный исполнен угрозы;

      В свинцовых глазах ее сомкнуты слезы;

      Меж ребрами пламя, под мышцами гром.

      Скитальца – поэта удел ей назначен:

      Высок ее путь, и свободен, и мрачен;

      До срочной минуты все стихло кругом,

      Но вдруг – встрепенулись дозревшие силы:

      Браздами просекли огнистые жилы,

      И в крупных аккордах рассыпался гром.

      И после уснувшей, утихнувшей бури

      Живее сияние бездонной лазури,

      Свежее дубравы зеленая сень,

      Душистей дыханье и роз и ясминов; —

      И радугу пышно с плеча перекинув,

      Нагнулся на запад ликующий день.

      А туча, изринув и громы и пламя,

      Уходит в лоскутьях, как ветхое знамя,

      Как эти святые хоругви войны,

      Измятые в схватке последнего боя,

      Как честное рубище мужа – героя —

      Изгнанника светлой родной стороны.

      И вот, остальные разрешаясь ударом,

      Подъемлется туча редеющим паром,

      Прозрачна, чуть зрима для слабых очей,

      И к небу прильнув золотистым туманом,

      Она исчезает в отливе багряном

      При матовом свете закатных лучей.

      Пир

      Крыт лазурным пышным сводом,

      Вековой чертог стоит,

      И пирующим народом

      Он семь тысяч лет кипит.

      В шесть великих дней построен

      Он так прочно, а в седьмой

      Мощный зодчий успокоен

      В лоне вечности самой.

      Чудно яркое убранство,

      И негаснущим огнем

      Необъятное пространство

      Озаряется кругом.

      То, взносясь на свод хрустальный,

      Блещет светоч колоссальный;

      То сверкает вышина

      Миллионом люстр алмазных,

      Морем брызг огнеобразных,

      И средь бездны их одна,

      Будто пастырь в группе стада,

      Величавая лампада

      И елейна, и ясна,

      Светом матовым полна.

      В блеске праздничной одежды

      Здесь ликует сибарит;

      Тут и бедный чуть прикрыт

      Ветхим лоскутом надежды,

      Мудрецы, глупцы, невежды, —

      Всем гостям места даны;

      Все равно приглашены.

      Но не всем удел веселья,

      Угощенье не одно;

      Тем – отрава злого зелья,

      Тем – кипящее вино;

      Тот блестящими глазами

      Смотрит сверху; тот – внизу,

      И под старыми слезами

      Прячет новую слезу.

      Брат! Мгновенна доля наша:

      Пей и пой, пока стоит

      Пред тобою жизни чаша!

      «Пью, да горько» – говорит.

      Те выносят для приличья

      Груз улыбки на устах;

      Терны грустного величья

      Скрыты в царственных венцах.

      Много всякой тут забавы:

      Там – под диким воплем славы

      Оклик избранных имен,

      Удостоенных огласки;

      Там – под музыкой времен

      Окровавленные пляски

      Поколений и племен, —

      Крики, брань, приветы, ласки,

      Хор поэтов, нищий клир,

      Арлекинов пестрый мир

      И бесчисленные маски:

      Чудный пир! Великий пир!

      Ежечасны перемены:

      Те уходят с общей сцены,

      Те на смену им идут;

      После праздничной тревоги

      Гостя мирного на дроги

      С должной почестью кладут.

      Упоили, угостили,

      Проводили, отпустили.

      И недвижный,