Райские птицы из прошлого века. Екатерина Лесина

еловек не знал, что песня может быть столь чудесной.

      – Это ты? Ты вернулась?

      Она уворачивается, не позволяя заглянуть в лицо, и просит:

      – Прогони.

      Надо согласиться. Быть может, если он прогонит голубей, она позволит посмотреть на себя, поговорить с собой. Ему давно следовало поговорить…

      Она простит. Она добрая.

      Человек выходит из комнаты в такой же черно-белый, лунный коридор, стены которого тянутся друг к другу. В прямоугольниках холстов бьются голуби. Их крылья хлопают, оглушая, а перья сыплются на ковер, но не долетают…

      – Кыш! – говорит человек и бьет по ближайшей картине ладонью. – Кыш! Кыш!

      Голуби не слышат. Они рвутся и стучат короткими клювами по ткани. Алые глаза – драгоценные камни. Ему нравятся камни, но не нравятся голубиные глаза.

      – Я вас!

      – Держи, – говорит она, вкладывая в ладонь гладкую рукоять топора. Широкий клинок черен, а рукоять – бела. И пальцы человека тоже белы, как будто из бумаги вырезаны.

      Голуби смотрят на пальцы.

      – Я вас! – он бьет по картине, врезаясь сквозь холст в стену. И картина падает с оглушительным грохотом, давит голубей, которые еще живы, но это ненадолго. – Я вас!

      Ему нравится. Он счастлив.

      Он прогонит всех-всех голубей! И белых, и сизых, и черных, словно обсыпанных угольной пылью. Он уже однажды прогнал их, но голуби хитрые и спрятались. Только теперь он тоже хитрый. Топор стучит по стенам, корежит рамы и выдирает цветастые клочья. А та, которая подсказала способ, шепчет:

      – Еще!

      Она прекрасна. И добра. Конечно же, она простит его!

      – Сережа, что здесь… – Другая женщина выбегает в коридор и останавливается в ужасе. Она пятится, пятится… Голуби машут крыльями, перелетая с картин на белую ее рубашку. – Сережа…

      – Тихо! – просит он и палец к губам прикладывает. У него бумажные пальцы, а на ее рубашке живут голуби. И сама она – почти птица. Только злая.

      – Из-за нее все вышло, – поддакивает другая. – Ты не виноват. Ты любил меня. А она – убила.

      – Сережа… – она вжалась в угол. За ее спиной – окно. На стекле мелькает отражение. Чье? Его? Какое страшное… он сошел с ума. Надо остановиться.

      Топор…

      – Нельзя останавливаться, – говорит другая, чье имя спрятано в стенах дома. – Нельзя! Ты же понимаешь? Ради нас с тобой… ты же обещал… ты обещал…

      И она плачет. Ее слезы невыносимы.

      – Прогони голубей. Пожалуйста.

      На этот раз клинок топора вошел не с хрустом, а с влажным всхлипом. Брызнуло алым на руки, но лунный свет торопливо стер лишние краски.

      – Бей!

      Бил. Раз за разом. Выдергивал топор и снова опускал, рубя, кромсая беззаконную голубиную стаю.

      – Хватит. Здесь их больше нет, – сказала та, которую он любил.

      Бил? Любил? Похожие слова. Смешные. А на вкус горькие.

      – Здесь…

      Здесь нет? А где есть?

      Внизу! Конечно, внизу. Сейчас. Он спустится и все-все сделает… только почему тихо? Нельзя, чтобы тихо. В тишине умирают голуби. Бедные птицы… но они сами не захотели улетать.

      – Идет бычок, качается…

      Качались доски под его ногами. Влево-вправо. Влево-вправо. Если бы не перила, он бы упал. Рука скользила по дереву, старому, занозистому, но ему было плевать на занозы.

      – …вздыхает на ходу…

      На губах сладкое и соленое. На рубашке – мокрое, черное. Кровь голубиная? Отмоется. Все отмоется. И в новом доме его станет чисто.

      – Вот досочка кончается…

      Остановился. Отдышался.

      Четыре белые колонны и фонтан. Вода журчит, а его жажда мучит.

      – Потом, – пообещала та, которая спустилась следом. – Голуби. Ты обещал их прогнать.

      Да, но…

      – Ты обещал!

      И он отворачивается от фонтана, закрываясь словами:

      – Сейчас я упаду.

      Голуби сидели на постели. Много-много голубей. Они думали, что уж здесь-то сидеть безопасно. Расправили крылья и хвосты, надули зобы, пугая, зарокотали, зашевелились.

      – Пожалуйста… – взмолился он.

      – Ты обещал, – его руку подняли, черканув ногтем по бумажным пальцам. – Ты обещал!

      Топор опустился обухом. Хрустнули кости. Захлопали крылья, мешая мир в круговороте бело-черных перьев. Короткие птичьи когти царапали лицо, а клювы метили в глаза, вынуждая бить снова и снова…

      Снова и снова.

      Он очнулся утром, у фонтана, мокрый и растерянный. Он сразу вспомнил, что сделал, и закричал от ужаса. А где-то на крыше, довольные, курлыкали голуби.

      Действие первое:

      Дом с голубями

      Тевису Клайду Смиту, 26 августа 1925 года

      Салям!

      Я