Красные туманы Полесья. Александр Тамоников

егой потянулся сизый вонючий дымок.

      Младший обернулся и спросил старшего:

      – У тебя, Евдоким Нилыч, своя махра?

      – А чего?

      – Да уж слишком запах от нее терпкий. Как от костра, когда дрова жгут.

      – У соседа взял, а тот, зараза, листья рубит вместе со стеблями да еще добавляет в эту смесь мелких опилок.

      – Зачем? – с удивлением спросил младший полицай.

      – Затем, чтобы никто у него махорки другой раз не спрашивал.

      – А как же сам?

      – Ты деда Кузьму не знаешь? Для себя он хорошую махру делает, только из листьев.

      – Хитрый мужик.

      – Глупый он. Приютил у себя семью евреев, как будто не знает, что за ними охотятся немцы. За это и поплатится.

      – Слушай, Евдоким Нилыч, а евреи, которые из райцентра сбежали, при себе поклажу немалую имели.

      Старший полицай усмехнулся и спросил:

      – Ты, что, Никола, видел, как они убегали?

      – Нет, мне корешок Фома Болотов шепнул, что у евреев было три баула, а у мужика, главы семейства, – саквояж старый. Да не простой, на замочек закрытый.

      Старший полицай деревни Лоза Горошинского района выдохнул дым, кашлянул и проговорил:

      – Что-то я тебя не пойму, Никола. Ты на что намекаешь?

      – Фома говорил, что этот самый Годман Иосиф Абрамович в районной больнице дантистом работал.

      – И что?

      – А то. Он принимал клиентов не только в больнице, но и на дому. Фома говорил, фиксы ставил. И еще золото втихаря скупал.

      Старший полицай Евдоким Буганов поморщился и проговорил:

      – Много знает твой Фома. И когда только успел? Его в каком году на зону определили?

      – В позапрошлом. Семь лет дали. Фому немцы из лагеря выпустили.

      – Вот. Он с позапрошлого года ни в районе, ни на деревне не был, а все знает. Или, может, ему сами евреи о своих делах поведали?

      Шмаров шмыгнул носом и проговорил:

      – Я не знаю, откуда Фома прознал про Годмана, сам навел справки. Дантист он. Жена Сара Абрамовна тоже врачиха, только по женской части. Она наверняка левые аборты делала. А это деньги немалые. Я уж не говорю о дантисте. Ты видел, как они были одеты, когда Кузьмич их привез? Костюмы, платья дорогие у Годмана, жены и детей. Это потом Кузьма Кузьмич их переодел, а когда приехали, что ты, прямо как помещики заявились в родовое гнездо.

      Буганов выбросил в грязь окурок и спросил:

      – Ты что, Никола, завидуешь им?

      – Еще чего. Кто же мертвякам завидует?

      – Они еще живы.

      – Все одно мертвяки, раз вовремя не ушли на восток, хотя такая возможность у них была. Вон из Гороша сколько евреев свалило. Весь вокзал был занят ими не один день. Но ведь есть такие, которые остались, в том числе и семейка Годмана. Не пойму я этого, Евдоким Нилыч. Ведь знают, что немцы их в покое не оставят, а не уехали. Почему?

      – Это ты у них спроси. Не уехали – пусть на свою тупость пеняют.

      – Евдоким Нилыч, ведь немцы порешат евреев, так?

      – Ну, порешат, и чего?

      – В общем, каратели грохнут евреев и все их добро заберут. Я очень сомневаюсь в том, что золото и другие ценности, припрятанные Годманом, попадут в казну районной управы. Поэтому давай, как вернемся, устроим Годманам шмон. Все, конечно, забирать нельзя, возьмем половину. Думаю, нам и этого будет за глаза.

      Буганов внимательно посмотрел на Шмарова и спросил:

      – Ты сам надумал грабануть евреев или, может, Фома Болотов тебя на это толкает?

      Шмаров сдвинул кепку на затылок и заявил:

      – А если и Фома? Так даже лучше. Он грабанет, а мы его повяжем или пристрелим при попытке к бегству. И получится, Евдоким Нилыч, что бывший зэк вернулся в деревню и обобрал евреев. Допустим, я увидел его на улице с саквояжем, который он обязательно заберет, хотел задержать, а он на меня с ножом. Вот я его и прибил. Саквояж я так припрячу у себя в огороде, что никто никогда не узнает, был ли он вообще. Евреев особо спрашивать не будут. А если и допросят, то те укажут на Фому. Я же скажу, что не было при нем ничего, только нож. И добыча окажется у нас, и к грабежу мы отношения иметь не будем, напротив, завалим уголовника. Да мы даже и знать не будем, что Фома грабитель. Он просто окажется на улице с ножом и под хмельком да набросится на сотрудника полиции, за что полагается смертная казнь. Мы обязаны охранять порядок на деревне, вот и выполним свои обязанности. Как о том думаешь, Евдоким Нилыч?

      Старший полицейский усмехнулся и сказал:

      – Смотрю, в глазах огонь загорелся. Ты и без меня все уже решил.

      – Может, и решил, но без твоего разрешения на дело не пойду. Велишь мне выбросить из головы эту затею – будет по-твоему. Только Фому уже не остановить. Он сдуру может и порезать евреев, ему это раз плюнуть. Немцы заявятся, а казнить прилюдно и некого. Думаешь, простят нам это? Да начальник полиции Калач на нас отыграется, чтобы выслужиться