Избранные стихотворения. Тимур Кибиров

ождь грибной так легок на помине,

      так сладок для ботвы, для кожи золотой.

      Уж огурцы в цвету, мой нежный друг. Взгляни же

      и, ангел мой, пойми – нам некуда идти.

      Прошедший дождь проник сквозь шиферную крышу

      и томик намочил Эжена де Кюсти.

      Чей перевод, скажи? Гандлевского, наверно.

      Анакреонтов лад, горацианский строй.

      И огурцы в цвету, и звон цикады мерный,

      кузнечика точней, и лиры золотой.

      И солнце сквозь листву, и шмель неторопливый,

      и фавна тихий смех, и сонных кур возня.

      Сюда, мой друг, сюда, мой ангел нерадивый,

      приляг, мой нежный друг, и не тревожь меня.

      О, налепи на нос листок светло-зеленый,

      о, закрывай глаза и слушай в полусне

      то пение цикад, то звон цевницы сонной,

      то бормотанье волн, то пенье в стороне

      аркадских пастухов – из томика, из плавной

      медовой глубины, летейской тишины,

      и тихий смех в кустах полуденного фавна,

      и лепет огурцов, и шепот бузины.

      Сюда, сюда, мой друг! Ты знаешь край, где никнет

      клубника в чернозем на радость муравьям,

      где сохнет на столе подмоченная книга

      Эжена де Кюсти, и за забором там

      соседа-фавна смех, и рожки, и гармошка,

      и Хлои поясок, дриады локоток,

      и некуда идти. И за грядой картошки

      заросший ручеек, расшатанный мосток.

      Баллада о деве белого плеса

      Дембеля возвращались в родную страну,

      проиграв за кордоном войну.

      Пили водку в купе, лишь ефрейтор один

      отдавал предпочтенье вину.

      Лишь ефрейтор один был застенчив и тих,

      и носил он кликуху Жених,

      потому что невеста его заждалась

      где-то там, на просторах родных.

      Но в хмельном кураже порешили они

      растянуть путешествия дни

      и по Волге-реке прокатить налегке.

      Ах, ефрейтор, пусть едут одни!

      Ах, ефрейтор, пускай они едут себе.

      Ни к чему эти шутки тебе.

      Ты от пули ушел и от мины ушел.

      Выходи, дурачок, из купе.

      Ведь соседская Оля, невеста твоя,

      месяц ходит сама не своя,

      мать-старушка не спит, на дорогу глядит…

      Мчится поезд в родные края!

      Но с улыбкой дурною и песней блатной

      в развеселой компаньи хмельной

      проезжает ефрейтор родные места,

      продолжает в каюте запой.

      Вниз по Волге плывут, очумев от вина,

      даже с берега песня слышна.

      Пассажиры боятся им слово сказать.

      Так и хлещут с утра до темна.

      Ах, ефрейтор, ефрейтор, куда ж ты попал?

      Мыться-бриться уже перестал.

      На глазах пассажиров, за борт наклонясь,

      ты рязанскою водкой блевал…

      На четвертые сутки, к полудню проспясь,

      головою похмельной винясь,

      он на палубу вышел в сиянье и зной.

      Блики красные плыли у глаз.

      И у борта застыв, он в себя приходил,

      за водою блестящей следил.

      И не сразу заметил он остров вдали.

      Лишь тогда, когда ближе подплыл.

      И тогда-то Ее он увидел, бедняк,

      и не сразу он понял, дурак,

      а сперва улыбнулся похабной губой,

      а потом уже вскрикнул и – Боже ты мой! —

      вдоль по борту пошел кое-как

      за виденьем, представшим ему одному,

      почему-то ему одному,

      за слепящим виденьем, за тихим лучом,

      как лунатик, пришел на корму.

      Дева белого плеса и тихой воды,

      золотой красоты-наготы

      на белейшем коне в тишине, в полусне…

      Все, ефрейтор злосчастный. Кранты.

      Все, ефрейтор, пропал, никуда не уйдешь.

      Лучше б было нарваться на нож,

      на душманскую пулю, на мину в пути.

      Все, ефрейтор. Теперь не уйдешь…

      И когда растворилось виденье вдали,

      кореша-дембеля подошли,

      чтоб в каюту позвать, чтоб по новой начать.

      Но узнать Жениха не смогли.

      Бледен