«Назад к Достоевскому!». Владимир Шулятиков

гатился, между прочим, призывом «назад к Достоевскому!» Память автора «Братьев Карамазовых» усиленно культивируется; за ним утверждается почетное звание «учителя жизни»; появился целый ряд новых исследований о нем. «В лице Достоевского мы имеем не только бесспорно., гениального художника, великого гуманиста и народолюбца, но и выдающийся философский талант. Из всех наших писателей почетное звание художника-философа принадлежит по праву Достоевскому; даже Толстой, поставленный рядом с ним, в этом отношении теряет в своих коллосальных размерах».

      Такое, напр., категорическое заявление делает Г.С. Булгаков в своей статье: «Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы»), как философский тип»[1]. На его статье мы и намерены остановить внимание читателей: г. Булгаков яснее и полнее своих сотоварищей по части культа Достоевского, яснее и полнее, напр., гг. Мережковского и Волынского, характеризует источники симпатий и интереса, пробужденных к «жестокому таланту».

      Г. Булгаков ограничил свою задачу монографическим анализом одного философского «типа»: из всех произведений Достоевского наиболее гениальным, по мнению г. Булгакова, следует считать роман «Братья Карамазовы», а образ Ивана является в этом романе «самой яркой в философском отношении точкой». «Из всей галереи типов этого романа этот образ нам, русской интеллигенции, самый близкий, самый родной; мы сами болеем его страданиями, нам понятны его запросы. Вместе с тем образ этот возносит нас на такую головокружительную высоту, на которую философская мысль поднималась в лице только самых отважных своих служителей».

      Секрет поклонения Достоевскому, таким образом, вскрыт. В типичнейшем герое Достоевского известная часть современной интеллигенции усматривает свой собственный портрет. Иван Карамазов дорог этой части интеллигенции, как носитель модных ныне веяний и настроений. Головокружительная высота, о которой говорит г. Булгаков, это – «высота» «идеалистического» миросозерцания.

      Подобная «высота» сводится к тому, что герой Достоевского – как и новейшие «идеалисты» – чувствует растерянность перед процессом «громадно несущейся жизни»; отказывается видеть в нем «смысл» и «цель», и, в пароксизме пессимистического недоверия к эмпирической действительности, требует санкции «супранатурального», «трансцендентного». Названное недоверие диктует ему своеобразную критику передового умения о прогрессе, которое г. Булгаков характеризует термином «религия». «Иван выражает сомнение относительно трех относительных верований этой религии: относительно обязательности нравственных норм, повелевающих жертвовать этому безличному прогрессу или благу других людей свои личное благо и интересы, затем относительно того, что можно назвать ценой прогресса, в котором счастие будущих поколений покупается за счет несчастия настоящих (чисто эвдемонистическая версия теории прогресса), наконец, относительно будущего этого человечества, для которого приносятся все эти жертвы».[2]

      Вот что ценит неоидеалист в мировоззрении Ивана Карамазова. В общем Иван рисуется воображению г. Булгакова, как тип великого мученика «идеи»; все сомнения, все колебания, которыми богата внутренняя жизнь Ивана, записываются последнему в актив, как нечто в высшей степени положительное, достойное дифирамба.

      Примечания

      1

      См. его книгу «От марксизма к идеализму», стр. 81.

      2

      Ibid , стр. 105.

1

См. его книгу «От марксизма к идеализму», стр. 81.

2

Ibid , стр. 105.