Финоген Ильич. Максим Горький

грязи и, прислушиваясь к топоту лошадиных ног сзади его, думал: «Кто это там едет?»

      А в полуверсте за ним, с каждой минутой всё настигая его, ехал на маленькой тележке человек в тёплой короткой куртке и в старой измятой шляпе котелком, рыжеусый, бритый, с маленькими серыми глазками. Помахивая кнутом над крупом своей сытой пегой лошадки, он зорко смотрел на мужика впереди себя и дальше на тёмные избы, рассыпанные по песчаному холму, и на хвойный лес за избами. И сзади этих двух живых точек на пустынном поле стояла высокая стена чернолесья, упираясь вершиной в серое небо; а слева и справа от них, между двух лесов, тянулась холмистая бурая равнина, кое-где украшенная зелёными коврами озимей.

      Когда морда пегой лошадки поравнялась с плечами мужика, человек, правивший ею, приподнял над головой свою шляпу и ласково крикнул мужику:

      – Мир доро́гой!

      Мужик, не останавливаясь, повернул голову и, посмотрев на проезжего, ответил:

      – Бог спасёт.

      – Здравствуйте… Финоген Ильич!

      Теперь мужик остановился, ещё раз внимательно осмотрел проезжего большими угрюмыми глазами и сказал:

      – Здравствуйте… не признаю что-то…

      – А я вот признал вас.

      – Та-ак, – протянул мужик и, наморщив лоб, пошёл сзади тележки, опустив голову.

      – Картошку рыть ходили? – спросил проезжий.

      – Её… картошку.

      – Далеконько!

      – Что поделаешь?

      – Вы положьте мешок-то ко мне… да и сами садитесь, – подвезу вас… Тпру!

      Лошадь остановилась, мужик свалил с плеч мешок в тележку, а потом сам взобрался на неё, – взобрался, сел рядом с рыжеусым человеком и тогда уж сказал ему:

      – Вот спасибо!.. А то здорово я наломал хребет-то…

      – Ну, а как – не признаёте всё меня?

      – Да мельтешится что-то в голове… будто видал где… обличье-то ваше знакомо.

      – Как не знакомо! Лет пятнадцать шабрами были, Финоген Ильич… – И проезжий усмехнулся в лицо мужику некрасивой и кривой усмешкой.

      – О? – воскликнул мужик. – Неужто – Лохов-бобыль?

      – Он самый… хе-хе!

      – Та-ак! Вот оно что… Стало быть… н-да…

      – Самый я Мотька-бобыль и есть.

      – Вот-вот! Мотька… как же! помню…

      Угрюмые глаза мужика усмехались, осматривая сидевшего рядом с ним человека.

      – А теперь уж я – Матвей Петров Лохов, – внушительно и с важностью в голосе сообщил бывший Мотька и покрутил свои редкие, как у кота, усы.

      – Вышел, значит, в люди? – спросил его Финоген.

      – Вполне. Службу кончил… звание имею – ферверкер… Я давно кончил… вот уж слишком четыре года в людях служил…

      – В работниках?

      – Зачем? Я грамотный, – на что мне в работники идти?

      – Это… конечно!

      – Я служил коридорным в гостинице… официантом на пароходах… был даже приказчиком за буфетом…

      – Служба лёгкая… – неопределённо произнёс Финоген.

      – Ну, тоже! Иной рейс пассажиров на пароходе – как семян в огурце… Целый день волчком вертишься.

      – Это конечно… всякому своя сопля солона, говорится…

      Лохов искоса взглянул на него и снова покрутил ус.

      Лошадь бежала частым, скорым шагом, а Финоген смотрел на её круп и думал:

      «Ишь ты, какая круглая! По хозяину и скот…»

      До деревни оставалось уже немного дороги. Намокшие от дождя избы отчётливо выступали на жёлтом песке, а над ними, на вершине холма, ясно обозначались прямые, как свечи, рыжие стволы сосен.

      – Лесок-то цел ещё… – сказал Лохов.

      – Куда ж ему деваться? – спросил Финоген.

      – Сводят теперь леса… здорово их сводят!

      – Это где можно, там сводят… Но ежели кто без ума, так и этот лес, пожалуй, вырубит… Ну, только тогда всю лощину, даже до реки, песком занесёт…

      – Это верно, занесёт… – согласился Лохов.

      – Куда ж ты теперь, Матвей Петрович? – помолчав, спросил Финоген.

      – Да вот… к вам.

      – Мм… побывать, значит?

      – Да… как бог укажет.

      – Стало быть, может, и останешься на прожитьё?

      – А может быть… и так может быть…

      Мужик замолчал и, зачем-то закрыв глаза, взял правой рукой свою большую русую бороду и задумчиво подергал её.

      Дорога, раньше лежавшая по липкому суглинку, теперь потянулась по песку, и лошадь Лохова пошла тихим шагом.

      – Поди, деньжонок скопил на службе-то? – спросил Финоген.

      – Н-ну! Деньги, знаешь, скользки… удержать их при себе трудно.

      – Землёй заниматься будешь?

      – Вот что, Финоген Ильич… – заговорил Лохов серьёзно и хозяйственно: – ты уж, пока что, прими меня к себе… у тебя я остановлюсь…