Мелодия моей любви. Елена Колядина

ихийной помойке у черного хода уже который день отрешенно лежал, весь в рыжих потеках, шум сталинской коммуналки.

      Ну как тут пройти мимо?

      Лида ворчала и стенала: «Какой же ты пыльный! А тяжелый какой! И куда прикажешь тебя положить?» – но старательно подбирала, вытряхивала, выскребала звуки и складывала в сумку, рассовывала по карманам или несла в руках.

      Вопли, шебуршания, стоны, бряцания и бормотания вновь и вновь набивались в щели, копошились под раковиной, копились за плинтусами и мебелью. На стеллажах, как ласточки на проводах, покачивались сопения и гудки, из ящиков вылетали топот и клекот, темные впадины за батареями и углы кладовой обсиживали шелест и кряхтенье. Если Лида залезала под диван нашарить укатившееся яблоко, рука обязательно натыкалась на писк или гомон в клубке пыли. Вслед за снятой с кухонной полки банкой или кастрюлей тянулась паутинка смеха или горохом сыпался скрежет. Из пылесоса вместе с пыльным войлоком сердито вываливались то пуговичный треск, то костяное щелканье. Соседи равнодушно оставляли на лестнице шорох, дворники заметали под кусты плач, помойка в подворотне обрушивалась какофонией звуков.

      К сожалению, выбросить звук, зарыть носком туфли в песок, перешагнуть или торопливо пройти мимо – в конце концов, сколько людей делают вид, будто ничего не слышат? – Лида не могла.

      Ведь сколько раз так уже было – побрезговала девушка поднять с грязного асфальта стук, поленилась таскать за собой хохот, постеснялась вытащить из мусорницы уханье, а через день непременно оказывалось: его-то Лиде и не хватало. Потому что Лидия Гречинина работала режиссером звукового оформления – проще говоря, звукооформителем на киностудии.

      Вот и сейчас в ее лакированной сумочке от Шанель лежали два звона, один плеск и один писк, а в спортивной сумке – легкий грохот. Такой, знаете, когда падает со стола стопка компакт-дисков.

      Дисков, которые забыл Иван, когда уходил из Лидиной квартиры.

      «Иван – звуков не помнящий», – смеялась Лида и не могла поверить, что такое возможно: кто-то не помнил снов, а ее Ванечка начисто забывал звуки.

      – Помнишь в фильме: лодка качалась в снежной крошке, как утопленница, – шептала она, вытаращив от ужаса и без того огромные серые в искристую крапинку глаза.

      – Не-а, – равнодушно отвечал Иван.

      Лида теснее прижималась к любимому:

      – Холодная вода и ледяное крошево… Ты замечал: холодная вода всегда звонкая, а горячая – глухая? Почему так?

      – По кочану, – бросал Иван.

      Девушка смеялась, терлась виском о плечо любимого и вновь погружалась в симфонию воспоминаний:

      – Ванечка, а старое сырое дерево возле избушки помнишь? Звуки черные, мокрые, не дерево, а каторжанин на грязной дороге.

      И она ежилась от безнадежного чавканья сапог осужденного. Ей слышалось: несчастный волочил ноги прямо возле дивана. Девушка замирала от страха, накрывалась рукой Ивана, спешила преодолеть полосу тоскливых шумов, как курортник торопится переплыть ледяную струю и оказаться в парной жиже, безопасной и теплой, как мягкая зыбь на животе супруги.

      Через мгновение комната наполнялась нежными, мягкими звуками, и Лида томилась от удовольствия.

      – А в лодке на дне перекатывался листок: ржавый, кулечком завернут, в нем, наверное, куколка в паутине была, – ласкалась она. – С легким стуком, словно с горошинкой, шуршал.

      Иван вытащил руку из-под Лидиной головы:

      – А еще муравей по столу бегал, кирзачами топал.

      – Зря смеешься! – со счастливой улыбкой – ага, все-таки любимому мужчине интересно поговорить о том, что ее волнует! – отвечала девушка. – Знаешь, как озвучивали шаги в диснеевских «Белоснежке и семи гномах»? Кожаным бумажником: сгибали-разгибали, кожей скрипели…

      – Восьмой раз затираешь про этот бумажник, – раздраженно бросил Иван и сел рывком, отпихнув подушку, наполненную гречневой шелухой. Он ненавидел Лидины подушки: по ночам гречка, словно гремучая змея, наполняла голову Ивана грозным треском.

      Лида беспомощно лежала в складке дивана, пыталась удержать мелкие, как роса, слезы, – Иван белел от злости, когда она плакала и из последних сил делала вид: все в порядке, все в полном порядке, в отношениях любой пары случаются кризисы!

      – Кстати, это интересно: кирзовые сапоги для муравья. Они же строем ходят – раз-два, раз-два, – фальшиво восхитилась она дрожащим, как бездомная собачонка, голосом. – Спасибо за идею!

      На самом деле идея была унылой и глупой, и Лидина ложь торчала, как прошлогодний бурьян из сугроба.

      И они оба это понимали.

      Девушка зажмурилась и едва удержалась, чтобы не прикрыть ладонью рот, как делают дети, когда врут. Тонкие пальцы поклевали воздух возле бледных губ и принялись теребить невесомую, с мелким морозным звоном серебряную цепочку.

      Иван натянул драные дизайнерские джинсы сложного кроя – Лида отдала за них гонорар, полученный за звуковое оформление рекламного ролика для альтернативного музыкального канала А-one.

      Сдернул